«Процесс» Мы высказались - и, насколько я помню, успокоились. А тем временем персональное дело Нели двинулось по инстанциям. Самый жуткий эпизод из длинной цепи последующих событий я знаю с чужих слов. История тоже по-своему характерная и столь же непредставимая в наши

ПРОЦЕСС Все началось с полнейших пустяков. «В четвертом классе Виленской гимназии, - как сообщает мемуарист Эдвард Массальский, - какой-то сопляк, кажется Плятер, после ухода одного из преподавателей, прежде чем вошел следующий его коллега, громко скрипя мелом по доске,

"В исправительной колонии" - рассказ австрийского писателя Франца Кафки.

Сюжет

Безымянный путешественник прибывает в исправительную колонию на отдалённом острове. Ему предлагают присутствовать на казни провинившегося солдата. Казнь представляла собой помещение осуждённого в "особого рода аппарат" для казней. Аппарат работал по следующему принципу: он выцарапывал на теле человека нарушенную им заповедь, затем переворачивал его на другую сторону и снова выцарапывал те же слова, только уже глубже, и так до тех пор, пока провинившийся не умрёт. Этот аппарат очень нравился офицеру, который заведовал им. Но новый комендант колонии хотел отказаться от такой казни, чему противился офицер, считавший этот аппарат очень нужным. Офицер просит Путешественника поддержать его на собрании командования колонии, но Путешественник отказывается. Тогда офицер сам ложится в этот аппарат и казнит сам себя.

Действующие лица

• Путешественник
• Офицер
• Новый комендант
• Осуждённый
• Солдат

Персонажи этой новеллы, (а точнее их имена) очень характерны для творчества Франца Кафки, так как у них нет имён.

Значимость

Благодаря этому произведению Кафку стали считать "пророком двадцатого века", так как эта новелла описывала зверские издевательства (а точнее, казни) над людьми в немецких лагерях смерти в период Второй Мировой Войны.

В Любеке Кафка вновь, похоже, случайно встречается с Эрнстом Вайсом и его подругой - актрисой Рахель Санзара. Парочка увозит его в Мариелист, курортное место на берегу Балтийского моря, где он проводит десяток дней. Эрнст Вайс, обладающий подозрительным характером, склонен к ревности, и между супругами часто возникают ссоры. Гостиница посредственная, в меню нет ни овощей, ни фруктов. Кафка собирается тотчас же уехать, но верх берет его обычная нерешительность, и он остается без особого удовольствия. Несколько дней спустя, вспоминая свое пребывание в Дании, он запишет в своем "Дневнике": "Я становлюсь по-прежнему все более неспособным размышлять, наблюдать, замечать, вспоминать, говорить, принимать участие, я каменею".

Тем не менее было бы ошибкой считать, что он впал в отчаяние. Наоборот, разрыв с Фелицей, скорее всего окончательный, освободил его от навязчивой идеи жениться. Из Мариелиста он пишет Максу Броду и Феликсу Вельчу, информируя их о событиях: "Я отлично знаю, что все сложилось к лучшему, а по отношению к этому столь очевидно необходимому делу я не до такой степени страдаю, как это могло бы показаться". Он также пишет своим родителям, разрыв помолвки ему представляется благоприятным моментом для осуществления давнего плана: покончить с мрачной жизнью функционера, которую он ведет в Праге, отправиться в Германию и попытаться зарабатывать на хлеб своим пером; у него в кармане пять тысяч крон, которые позволят ему продержаться в течение двух лет.

26 июля на обратном пути он проезжает через Берлин, где встречает Эрну Бауэр. На следующий день после прибытия в Прагу он продолжает делать в "Дневнике" записи о поездке. 29 июля пишет два первых черновых наброска, которые станут отправной точкой "Процесса". В первом Йозеф К., сын богатого купца, ссорится со своим отцом, который упрекает его в безалаберной жизни; он отправляется в купеческий клуб, где привратник склоняется перед ним; этот персонаж присутствует с самого начала, его значение раскроется в дальнейшем. Во втором наброске коммерческий служащий позорно изгоняется хозяином, который обвиняет его в краже: служащий заявляет о своей невиновности, но он лжет, он действительно украл из кассы сам не зная почему пятифлориновый билет. Это была мелкая кража, которая, без сомнения, должна была, по замыслу рассказчика, повлечь за собой многие последствия.

Кафка не использовал этот первый набросок, вероятно, решив, что, оставляя за своим героем вину, даже самую безобидную, он ослаблял мотив. Необходимо, чтобы Йозеф К. был невиновен, чтобы природа или двусмысленность его процесса прояснилась в полной мере.

"Дьявольский во всей невиновности" - так он сам писал о себе в своем "Дневнике". Можно быть виновным и, следовательно, справедливо наказанным, а можно действовать неумышленно, то есть уступая требованию своей природы. Вина и невиновность не находятся в противоречии, это две неразрывные реальности, сложно взаимосвязанные.

"Хоть Вы и сидели во время разбирательства в "Асканишер Хоф" как вознесенный надо мной судья /.../, - пишет Кафка Грете Блох в октябре 1914 года, - но так лишь казалось - на самом деле на Вашем месте сидел я и не покинул его до сих пор". В написанной вскоре после этого первой главе "Процесса", где Йозеф К. рассказывает фрейлейн Бюрстнер о своем аресте, возникает почти та же самая ситуация. Первая глава, без всякого сомнения, является романической транскрипцией "трибунала "Асканишер Хоф". Когда Кафка написал "Приговор", он с удивлением заметил, что своей героине Фриде Бранденфельд дал инициалы Фелицы Бауэр: эта мысль пришла подсознательно. В "Процессе" же он по собственной воле вновь использует для обитательницы пансиона Грубах фрейлейн Бюрстнер те же инициалы; на сей раз этот тайный намек, предназначенный ему одному. Кафка не собирается рассказывать о своей несчастной любви, скорее наоборот, с самого начала он принимает отставку Фелицы. Фрейлейн Бюрстнер не только не походила на нее, но, что особенно важно, она не сыграла никакой роли в жизни Йозефа К. Он даже не разговаривал с ней до начала рассказа. Некоторые авторы комментариев, стремясь найти в его истории вину, из-за которой он стал преступником, приписывали ему в качестве преступления это молчание. И фрейлейн Бюрстнер незамедлительно исчезает совсем, чтобы появиться вновь лишь в последней главе, в момент, когда Йозефа К. ведут на казнь, но он не уверен даже, она ли это, даже в это патетическое мгновение она не играет никакой роли. Еще одна глава, которую без сомнения можно толковать как референцию в прошлое, под названием "Подруга фрейлейн Бюрстнер": Йозеф К. надеется встретить свою соседку, с которой он перекинулся несколькими словами в тот самый вечер, когда его арестовали. Но соседка переехала, а на ее месте он находит некую фрейлейн Монтаг, старую хромающую и сварливую деву. Вполне вероятно, что Кафка хотел передать здесь впечатление, которое произвела на него Грета Блох во время их первой встречи, и, может быть, погасить по отношению к ней тайную обиду. Но это единственное, что связывает его с прошлым, Фелица исчезла, процесс происходит без нее.

В "Приговоре" и в "Превращении" автобиографическое начало было ощутимо: в первом - это несостоявшееся обручение, во втором - ужас одиночества. Особая психологическая ситуация рассказчика давала себя знать. Здесь же, в "Процессе", он заменяет себя героем без лица и истории. Йозеф К., личность и смысл существования которого оказываются под вопросом одним прекрасным утром, когда инспекторы полиции приходят арестовать его, не является интеллектуалом; у него нет привычки задавать себе вопросы о себе самом и видеть себя живущим. Это в высшей мере банальный персонаж - некоторые из комментаторов Кафки, начиная с самого Макса Брода, упрекали его в этом, словно банальность была преступлением, которое должно быть наказуемо. И, несмотря на это, он перестает ощущать себя невиновным, он не находит больше смысла ни в себе, ни в мире, он живет с отчаянием, которое его примитивный разум не в состоянии подавить. Он задает вопросы окружающим, он ищет руку помощи, но ничто не останавливает ход процесса над ним вплоть до финальной казни, более гротескной, нежели трагической, столь же жалкой, как и год предшествовавшего судебного следствия.

Кафка только что преодолел в своем творчестве решающий этап. Он рассказывает о себе меньше, он расширяет свой взгляд, отныне он размышляет и спрашивает, он оставляет анекдот и переходит к некоторой патетической абстракции, которая станет теперь его манерой.

"Ответственность" Кафки по отношению к Фелице была вполне определенной: в течение двух лет он подвергал ее бесполезным страданиям, он пользовался своими собственными сомнениями и даже своей слабостью, чтобы вводить в заблуждение наивную партнершу, не способную следовать за ним по всем извилинам его невроза. Ничего подобного нет в "Процессе": никто не сможет сказать о Йозефе К., что он "дьявольский в своей невиновности". В его посредственной жизни не было ничего, что могло бы прельстить дьявола. И тем не менее именно против этого "невиновного" разворачивается процесс. Чертеж максимально упрощается: сосуществование невиновности и вины должно проявиться со всей ясностью. И эта "вина" не является более правонарушением, которое должен был преследовать уголовный суд, ни отклонением в поведении, которое должно было бы осуждаться моралью: "вина" содержится в самом существовании, она словно тошнота, которая делает жизнь неопределенной, на пределе возможного.

В судебном процессе такого сорта наиболее существенной была бы, конечно, возможность получить помощь женщины, так как они имеют тесные связи с судьями, которые намного облегчают положение дел. Но тут у Йозефа К. мало шансов на успех. Он набросился на фрейлейн Бюрстнер, поцеловал ее в шею "у самого горла", но он, без сомнения, вкладывал в желание больше ненависти, чем любви. Жена судебного исполнителя, которую он встречает в пустынном зале ожидания, томится от сексуального желания, но, как только появляется ее любовник студент Бертольд, она бросается в его объятия, оставляя Йозефа К. в одиночестве. В дальнейшем любовное желание, которое неотступно следует почти по всем страницам романа, принимает форму порока: с Лени, служанкой адвоката Гульда, любовницей всех обвиняемых, которая охотно показывает свое "маленькое уродство" - ладонь с перепончатыми пальцами; с не по возрасту зрелыми уличными девчонками, осаждающими лестницу художника Титорелли, с которым, по-видимому, они проводят ночи. У Йозефа К., как и у Кафки, мало надежд на помощь со стороны женщин.

Тогда за него берется общество: дядя, заботящийся о добром имени семьи, которое он не желает видеть втоптанным в грязь бесчестьем процесса, отводит его к знакомому старому адвокату. И этот адвокат со смешной фамилией Гульд, что на старом возвышенном языке поэзии означает "милость", обещает ему воспользоваться всеми своими связями, чтобы вытащить его из процесса. Он не описывает всю иерархию судей, адвокатов, высоких чинов, от которых зависит судьба всех обвиняемых. Кто они, эти могущественные люди, которых никогда не видишь, но которые предстают как тщеславные и мстительные, чувствительные к лести и чинопочитанию? Люди ли они, которых убеждают прошениями, или боги, к которым обращаются с молитвами? Рассказ не дает определенного ответа, поскольку небо, как представляют себе Гульд и его друзья, создано наподобие общества людей, с его бесконечной иерархией, с такими же недостатками и слабостями. Об этих всемогущих заступниках ходят анекдоты: говорят, что некоторые из них, уставшие от назойливых просьб адвокатов, сбрасывают этих несчастных с лестницы. Чего только не рассказывают об этих персонажах, в существовании которых в конечном счете нет полной уверенности, как нет уверенности и в том, что их вмешательство могло бы что-либо изменить. Гульд - старый, больной и потрепанный адвокат - живет в мрачной лачуге, слабо освещаемой газовым светильником. Но в то же время он принадлежит к лучшему обществу города, являя собой порядок, общепринятые представления, общественные устои. Йозеф К., устав наконец от пустых обещаний и проволочек Гульда, решает обойтись без его услуг.

Ему рассказали о другом персонаже, который слывет ловкачом в урегулировании подобных процессов, его зовут Титорелли. Это голодный художник, который живет в мансарде в заброшенном квартале. Картины, что он рисует, изображают все один и тот же пустынный пейзаж. Но вялый, циничный, порочный Титорелли располагает лишь сомнительными уловками, ненадежными компромиссами, способными скорее камуфлировать процессы, нежели их выигрывать.

Йозеф К. не может сделать выбор между Гульдом и Титорелли: нужное ему решение не находится ни на одной, ни на другой стороне. Гульд - это холодный общественный порядок, лишенный смысла, Титорелли - беспорядок, распущенность, богема. Мы уже видели Кафку как в его американском романе, так и в жизни колеблющимся между оседлостью и приключением, между моральным комфортом и свободой. Подобный конфликт описывается в "Процессе", однако все изменилось: и с одной, и с другой стороны он находит только ложь и пустоту. Гульд и Титорелли - оба шулеры, торговцы ложной мудростью.

Но надо уточнить: Гульд, с его прошениями и молитвами, - это образ - или карикатура - мертвой религии, лишенной своего содержания, сведенной к практике, в добродетель которой верится с трудом; он - выражение изношенного, больного мира, несчастный пережиток в прошлом живой веры; все говорит в нем о разложении и смерти; он сам лишь чуть-чуть выходит из оцепенения только для того, чтобы запустить машину процесса, но машина сломана. Титорелли не верит ни в Бога, ни в черта, но его бесхарактерность вызывает лишь отвращение; в духоте, царящей в его мансарде, Йозеф К. чувствует, что вот-вот потеряет сознание.

После того как Кафка прекращает работу над "Процессом", он приступает к написанию "В исправительной колонии", единственного рассказа этого периода, который ему удается закончить. Используя другую среду, он рассказывает по сути ту же историю. В центре повествования находится ужасная машина для пыток, пережиток былых времен. Когда на каторжном острове правил еще прежний комендант, машина, по рассказам ее последних приверженцев, во время агонии заставляла сиять на лице осужденного свет экстаза. Когда путешественнику, приехавшему посетить это исправительное учреждение, настоятельно предлагают высказать свое мнение по поводу таких нравов прошлого, он выражает лишь свое неодобрение. Единственное отличие "В исправительной колонии" от "Процесса" состоит в том, что религия здесь не изношенная и больная, а жестокая, бесчеловечная, неприемлемая. Ни один здравомыслящий свидетель не может более отстаивать этот кодекс безжалостного правосудия, эти нравы, эти наказания. Он не может осуждать нового коменданта, который ввел на острове гуманную практику; хотели смягчить страдания, облегчить пытки заключенным. Но эти новые нравы привели только к алчности, к скотским аппетитам. Известно, что происходит с машиной для пыток: когда ее запускают, она разлетается вдребезги; это свидетельство прошлого, одновременно скандальное и чудесное, исчезает навсегда. Путешественник спешит покинуть каторжный остров, такой ужас внушало ему зрелище, на котором ему пришлось присутствовать, - смерть офицера, последнего приверженца былой строгости. Но, когда он хочет сесть в лодку, осужденный и солдат цепляются за ее борта. Для них этот мир без веры и закона стал необитаемым.

Путешественник из рассказа "В исправительной колонии", находящийся между старым и новым комендантами, напоминает Йозефа К. между Гульдом и Титорелли, исполненного чувства отчуждения к первому и полного отвращения и презрения ко второму. Новое измерение, которое следует назвать религиозным, проникло в творчество Кафки. Если хорошо присмотреться, оно заявляло о себе уже в ранних произведениях: так, в одном из домов, где останавливается Карл Росман из "Пропавшего без вести", была замурована старая часовня, и порыв холодного ветра обдавал каждого, кто проходил мимо нее: холодная американская эффективность смогла взять верх, лишь обложив стеной духовные потребности прошлого. Но то, что было только случайной темой во время написания "Процесса", "В исправительной колонии" стало главным мотивом. К медитации именно такого рода приступает Кафка после того, как ему удается освободиться наконец от своей фальшивой любви.

Если бы в "Процессе" были только две антагонистические темы Титорелли и Гульда, роман превратился бы в мрачный ряд гротесков. Надо было, чтобы появился давно подготавливаемый, мы это видели, привратник. И он появляется, как известно, в притче, которую священник рассказывает и комментирует Йозефу К. в городском кафедральном соборе. Эта глава смущала и портила настроение некоторым читателям, которые плохо приспосабливались к такому внезапному вторжению религиозной темы, они предлагали изобразить раньше, и не в форме заключения эти события в романе, значение которых стремились приуменьшить. Но Макс Брод при издании "Процесса" не предал намерения Кафки: глава с кафедральным собором является ключевым сводом всего сооружения, с первой страницы все течет к ней. И не потому, что парабола о Двери - единственный отрывок из "Процесса", который Кафка разрешил опубликовать при жизни, - содержит уверенность или надежду; наоборот, притча еще более сгущает тени; вместо того чтобы обнадежить, как это пытался делать своими пустыми обещаниями Гульд, она вскрывает обескураживающую истину: сельский житель так до конца и остается чужд Закону, он тратит свою жизнь на просьбы и ожидания. Доступ к истине, которая сияет по ту сторону двери, для него остается закрытым; его парализует страх; он не осмеливается преодолеть немую угрозу ее стражей; он умирает, не зная Закона, который его касается и который дал бы ему смысл жизни. Кафка в дальнейшем на этом не остановится: он изобразит пути, способные, может быть, дать доступ к святая святых. Но в рамках "Процесса" медитация обрывается; она заканчивается констатацией бессилия, позором существования, лишенного своего смысла.

Эти религиозные размышления, по правде говоря, не вызывают удивления. Еще в феврале 1913 года они появлялись в письме к Фелице. "Какой природы твоя набожность? - спрашивал он. - Ты ходишь в храм, но последнее время, очевидно, ты туда не ходила. И что тебя поддерживает, идея иудаизма или идея Бога? Ощущаешь ли ты - самое главное - непрерывные связи между тобой и очень возвышенной или очень глубокой инстанцией, внушающей доверие, поскольку она далеко и, возможно, бесконечна? Всякому, кто испытывает это постоянно, нет необходимости метаться во все стороны, словно потерянная собака, и бросать вокруг себя просящие, но немые взгляды, у него нет желания спускаться в могилу, словно она теплый спальный мешок, а жизнь - холодная зимняя ночь. И, когда он поднимается по лестнице, ведущей в его контору, ему не надо видеть себя бросающимся в лестничный пролет, словно пятно света в сумерки, вращающимся вокруг собственной оси в увлекающем его вниз движении и качающим головой от нетерпения". Тот, кто пишет такие строки, явно находится на стороне нечестивцев и брошенных собак. И тем не менее эта ностальгия по вере, в данный момент не имеющей содержания, не так уж далека от веры в Бога, подобие которой она может принимать.

В августе 1914 года началась фаза интенсивной творческой активности, которая прослеживается в этой главе. В октябре Кафка берет две недели отпуска, чтобы довести до конца начатые рассказы. Ему это не удалось, только "В исправительной колонии" может быть закончен (хотя Кафка и недоволен последними страницами, которые несколько лет спустя, в 1917 году, он попытается, впрочем, безуспешно, изменить). Когда листаешь дневник 1914 года, видишь, что день за днем его охватывают усталость и сомнения. 13 декабря он сочиняет "экзегезу притчи", то есть диалог между священником и Йозефом К. о параболе с привратником и замечает: "Вместо того чтобы работать - я написал только одну страницу (толкования легенды), перечитывал готовые главы и нашел их отчасти удачными. Меня постоянно преследует мысль, что чувство удовлетворения и счастья, которое дает мне, например, легенда, должно быть оплачено, причем - чтобы никогда не знать передышки - оно должно быть оплачено тут же". 14 декабря: "Жалкая попытка ползти вперед - а ведь это возможно, самое важное место в работе, где так необходима была бы одна хорошая ночь". 31 декабря: "С августа работал, в общем - немало и неплохо, но и в первом и во втором отношении не в полную силу своих возможностей, как следовало бы, особенно если учесть, что по всем признакам (бессонница, головная боль, сердечная слабость) возможности мои скоро иссякнут". 20 января 1915 года: "Конец писанию. Когда я снова примусь за него?" 29-го: "Снова пытался писать, почти безрезультатно". 7 февраля: "Полнейший застой. Бесконечные мучения", 16-го: "Не нахожу себе места. Словно все, чем я владел, покинуло меня, а вернись оно - я едва ли был бы рад". Таким образом, начинается новый и долгий период творческого бесплодия.

Тем не менее в контрапункте его основных произведений довольно длинные наброски в то же самое время развивают другие темы. В одном из них речь идет о железнодорожной линии, затерянной в русской степи: она никуда не ведет, ни для чего не служит, изредка по ней движется одинокий путник. Служащий маленькой станции, снедаемый одиночеством, каждый день все глубже погружается в скуку, болезнь, садизм. И чтобы не было никаких недоразумений, связанных со смыслом этого рассказа, Кафка дает железнодорожной линии имя, скалькированное с его собственного, - железная дорога Кальда, такая же бесполезная и такая же лишенная смысла, как он сам. В другом отрывке дается история деревенского учителя - это заголовок рассказа, - который нашел у себя в саду громаднейшего крота, самого крупного, как ему кажется, из всех известных. Это открытие составляет его гордость и вскоре смысл существования. Он пытается заинтересовать ученый мир, он пишет трактат за трактатом, но никто не обращает внимание на его сочинения. Даже друзья, которые более всего желают ему добра, отговаривают его упорствовать; в итоге он остается единственным, кто верит в то, что он делает. Кафка затрагивает здесь не только свою личность и свою жизнь, он иронизирует также и над смыслом своего творчества - кто может его понять? кто вообще будет когда-либо читать его произведения? стоит ли говорить то, что он говорит? Он делает на шаг больше, чем учитель школы: случается, что он абсолютно не верит в литературу, которая ему представлялась предназначенной компенсировать все его неудачи и слабости.

Любопытный рассказ. И снова у Кафки идет, казалось бы, обыденное повествование… о машине экзекуции, о странной исправительной колонии со странными правилами. При этом вся «странность» возникает уже после прочтения; во время же – чувствуешь только лёгки холодок от происходящего. Машина, которая пытает, вырезая на осужденном соответствующие правила, которые он нарушил… и экзекуция длится двенадцать часов и двенадцать часов подсудимый жив и чувствует спиной свой «грех» (причём осужден он за какую-то ерунду по человеческим меркам, но не по меркам места, в котором всё происходит) и на шестом часу к пытаемому приходит предсмертное прояснение сознания. А потом зубцы протыкают его и швыряют в специальную яму. И старый комендант, создатель машины, которому так поклоняется палач… Его странная могила в кофейне, могильный камень под столом в углу, с почти религиозными надписями. И главное это, наверное, ещё одно произведение Кафки на тему «человек-власть». Власть эта – комендант. Был старый комендант, и люди толпами ходили любоваться казнью, с интересом ожидали «шестого часа» и все хотели посмотреть на «просветление» так, что приходилось даже ввести правило «дети первые» так много было желающих. Но он умер и пришёл новый комендант с новыми взглядами. И люди тотчас же, мгновенно, приняли его идей… Но ведь люд- то в обоих случаях были одни и те же. Почему так? Откуда это скотское желание походить, угодить и даже думать, так как это делает власть? Вот вопрос…

Возможно, палач – единственный кто ведёт себя по-человечески. Да, он жесток, но он идёт до конца со своей верой, со своей правдой и не прилизывается к новому…

И, в конце концов, делает с собой то, что делал со своими жертвами. Ложится под убийственные шипы. И машина, рушась, уничтожает его. Он делает это, потому что не может измениться, потому что измениться для него – предать. Это не преданность старому коменданту, это преданность себе, своему достоинству.

Так я понял этот рассказ.

Рассказ легко читается. Странные подробности, странные вещи (наподобие могильной плиты под столом в кофейне) делают рассказ каким-то… нет, словами не передам. Читать его стоит. Он – нечто особенное. И он запоминается, оседает в памяти.

Оценка: 10

Рассказ - аллегория, посредством которой автор раскрывает суть тоталитарных режимов. Тема не нова и не особо интересна, но Кафка сумел создать удивительно яркий образ офицера-судьи. Раскрывается этот образ не сразу. Большую часть рассказа кажется, что офицер олицетворяет садистские элементы бесконтрольной власти, когда судья выступает в роли следователя и палача, а комендант лишь откуда-то издали выражает неодобрение и не дает денег на запчасти для пыточной машины.

Но в завершающей части истории офицер внезапно раскрывается с совершено иной стороны - мы видим безумного фанатика, убежденного в своей правоте. Не в силах предотвратить изменения, он добровольно ложится под пыточную машину и принимает мучительную смерть в стремлении постигнуть суть справедливости.

Почему он сделал это? В его системе мира машина есть инструмент внушения человеку надлежащего поведения. Нарушивший устав караульной службы солдат должен был научиться уважать начальника. А какую цель преследовал офицер, сам себе определивший меру наказания в постижении сути справедливости? В чем заключался проступок, за который офицер приговорил сам себя? Не в тайном ли сомнении, внезапно прокравшемся в сознание при виде человека из другой системы? Или в желании использовать машину против путешественника? Ответа нет. Ясно лишь одно: в короткие минуты подготовки к экзекуции офицер совершил нечто, что счел несправедливым и требующим соответствующего наказания. Он не ставит себя над системой, не требует поблажек в том, в чем сам никому их не давал.

Порыв офицера оказывается способен оценить лишь случайный зритель - путешественник. Солдат и осужденный проявляют только любопытство к процедуре казни, значение происходящего остается не доступным для их спящих умов. Гибель человека, вершащего убийственное правосудие, приводит к гибели машины.

Глобальное изменение режима свершилось, и этого никто не заметил. Солдат и осужденный ушли в свои казармы, народ пьянствует в таверне, новый комендант по-прежнему где-то вдалеке, а путешественник бежит из безумного мира, где убийство считается синонимом правосудия. Аллегория проста: тоталитарный режим держится на машине правосудия, приводимой в действие убежденными в своей правоте фанатиками. Машина и фанатизм существуют только совместно, гибель одного автоматически разрушает другое. А что придет на смену, неясно.

Судя по дистанцированности окруженного дамами коменданта, он не является фанатиком какой-либо идеи. Это хорошо. Но и четкой идеи в его действиях не прослеживается, видно лишь желание угодить духовенству и светскому обществу, - это страшно. Машина правосудия ведь не обязательно должна быть стеклянной. И в действие ее не обязательно должен приводить фанатик, жаждущий справедливости.

Рассказ оставляет крайне тяжелое впечатление. Логические построения автора возражений не вызывают и некоторая абсурдность мира и поведения людей не мешает понимать суть и видеть аналогии с реальностью, но осадок настолько негативный, что по прочтении уже ничего не хочется: ни читать Кафку, ни размышлять над устройством общества и психологией людей. Хочется сбежать, как сбежал путешественник, и побыстрее, чтобы не успело накрыть безумие.

Оценка: 6

Когда читаю Кафку, меня будто затягивает в болото. Бредешь среди трясины, кругом тишина и мрак, но что-то блестит в мутной воде - это смысл. Тянешься за ним, он принимает причудливые очертания, дразнит и ускользает, и в этой погоне ты весь перемажешься в болотной жиже. А где-то по этому же болоту идет кто-то другой, и для него смысл тоже выглядит по-другому...

Оценка: нет

Холодный, тонкий, дерзкий, абсурдный, реалистичный, глубоко продуманный и умный рассказ. И опять таки ничего античеловечного. Просто описание пыточной машины. Достаточно оригинальное, кстати. Что-то вроде ткацкого станка вкупе с печатной машинкой. Начинаешь понимать первоисточники современных пустых ужастиков. Но в новелле есть ИДЕЯ, в отличии от них.

Просто мир жесток, и Кафка, чем мог, тем и ответил на эту жестокость. И этот сторонний наблюдатель, он, конечно, был не трус, он смог твердо ответить «Нет» офицеру, но он просто не хотел вмешиваться во все это.

Как это похоже на нас, людей.

Оценка: 10

Мне Кафка очень нравится. Он заслужил быть мирового уровня писателем множеством своих произведений. А это - лишь одно из них. Сам он, кстати, был человеком закомплексованным и несчастным. Этот рассказ похож, как и др произведения на ночной кошмар, оттого и неприятное ощущение и оттого же это ощущение несусветицы, через некоторое время после прочтения (направление-то «абсурдизм», м/у прочим). Конечно нереально, да и такой машиной - таким способом невозможно «прописать» человека насквозь.. потому что человек - не кусок фанеры)) просто не в том суть, к тому же неприятного ощущения это не уменьшает.

В общем, кому-то нравится. кому-то нет. Сногсшибательную идею я там для себя нашла:smile: - это то, что власть и порядки меняют и уродуют людей, а когда они устаревают, и эти люди с их взглядами.. приходят в негодность! Настает новое время, а тех - на свалку, значит. Там много идей, это произведение, староватое, далековатое от Кинга, например. Оно - притча (тоже многие знают) и герои там - «плоские» потому что они - символы, они не индивидуальности в полном смысле слова, путешественник, к примеру - взгляд со стороны на тоталитарную бесчеловечную машину (общество)... и т. д.

Так что РУКИ ПРОЧЬ от Кафки! Он- классик, а это автоматически уже перечеркивает невежественые отзывы о нем.

Оценка: нет

Ничего экстраординарного в этом рассказе нет. Всё описано настолько подробно, что ничего «додумывать» читателю не остаётся - как в старом анекдоте про жену и мужа: Кафка сказал, Кафка сделал, Кафка поспорил, Кафка оценил. Какой-то сногсшибательной внутренней идеи я также не приметил. Да, немного мрачно, немного мерзко, немного страшновато, но и всего лишь. Вся эта мерзость изобретённой машины, которая должна вроде шокировать - не шокирует. Страх, который она должна возбуждать в читателе - не возбуждает. Мрачная атмосфера улетучивается настолько же быстро, насколько быстро растворяется дым от сгоревшей спички, - и даже пахнет так же: кому-то вкусно (я знаю людей, которым нравится запах сгоревшей спички), кому-то не очень. Что этому способствует? Я думаю, что сама манера повествования, такая обыденная, подробная до атома, но более всего - персонажи. Эти безымянные четверо - офицер, путешественник, солдат и осуждённый - словно рисунки на картоне от коробки или на обёрточной бумаге: серые, безжизненные и аморфные. Некоторым исключением присутствует здесь лишь офицер, да и то потому, что вся его «жизненность» и хоть какое-то присутствие эмоций обусловлены лишь фанатизмом по отношению к системе, беззаветной преданностью старому коменданту и машине. В остальном же, серо, а грубо говоря - никак.

Оценка: 5

Колония. Тропики. Жара. Осужденный. Экзекуция. Двенадцатичасовая пытка с летальным исходом за то, что человек заснул на посту. С подробным описанием процесса, поведения пытуемого и прочими прелестями, которые очевидно должны нам дать понять (по замыслу автора) как жесток наш мир. Лично мне они дали понять, что я хочу держаться подальше от творчества автора, от этой квинтэссенции мрачности и депрессивности, после которых хочется удавиться и забыться.