Пытаясь разобраться, что же всё-таки снял Сергей Снежкин и показал нам по каналу “Россия”, я перечитала собственно “Белую гвардию”, а также прочитала раннюю редакцию окончания романа и пьесу “Дни Турбиных”. Некоторые из фрагментов, которые, как мне показалось при просмотре, выбиваются из стилистики романа и присутствуют в фильме, я обнаружила либо в ранней редакции, либо в в пьесе, но некоторых не нашлось нигде: например, сцены, где Тальберг намекает германскому руководству на наличие во дворце ценных картин, безумной сцены с петухом, которого зарубил Мышлаевский, патетической сцены прощального пения Шервинского убегающему гетману Скоропадскому и некоторых других. Но главное - это, конечно, вопиющий по своей искажённости финал, придуманный Снежкиным и не укладывающийся не только ни в один из обозначенных мной текстов, но и вообще немыслимый для Булгакова.
(Не устаю поражаться, каким самомнением, каким нахальством, какой наглостью нужно обладать, чтобы не просто дописывать, но - переписывать Булгакова! Однако об этом разговор в одном из следующих постов, собственно о фильме).
Пока же несколько важных заметок собственно о литературной основе фильма.
Несмотря на то, что мне не удалось найти полноценных сведений о том, как Булгаков работал над “Белой гвардией”, всё-таки у меня сложилось устойчивое впечатление, что окончание романа было сознательно переписано, и ранняя редакция совершенно осознанно автора не удовлетворила. Действительно, в ней гораздо больше патетики, банальных и выбивающихся из стилистики романа сюжетных ходов, язык более веский, “крупный” и поэтому менее изящный. Художественная манера ранней редакции окончания романа - это ещё не зрелый Булгаков, и, думается мне, он вполне чувствовал это сам. Именно поэтому, притом что отдельные фрагменты из ранней редакции попали в окончательную, он всё-таки большую часть финала переписал. Переписал так, что ни одно слово не заставляет вздрогнуть: всё предельно лаконично и точно ровно настолько, чтобы быть понятым читателем, но не производить впечатления изречённой пошлости. В художественном плане, по-моему, “Белая гвардия” просто безупречна.
Тальберг - без сомнения, подлец, но это написано и прочитывается только между строк, и отсутствие грубых обвинений в тексте романа очень важно для осознания уровня художественного дарования Булгакова. Шервинский, безусловно, называет, всё, кроме музыки, вздором, но не в прямой речи, обращённой к другим гостям, а в авторском тексте, т.е. как бы про себя, что совершенно по-другому характеризует его.
В ранней редакции Елена испытывает к Шервинскому нескрываемую симпатию, и их отношения развиваются в роман. В окончательной редакции Булгаков отказывается от этого хода и вводит письмо от Тальберга, который уезжает в Европу из Польши и собирается жениться, но Елена держит дистанцию с Шервинским.
В ранней редакции после выздоровления Турбина семья устраивает традиционный рождественский праздничный вечер: в окончательной редакции Турбин просто возвращается к медицинской практике без излишней пышности.
Наконец, в ранней редакции прописываются роман Турбина с Юлией Рейсс и фигура Шполянского: в окончательной редакции остаются только безмолвные походы на Мало-Провальную (так же, как и у Николки, в то время как в ранней редакции его роман с Ириной Най-Турс выписан подробнее).
Из окончательной редакции также выброшена сцена с опознанием Най-Турса в морге - вполне себе получившаяся балабановской в фильме, но немыслимая в эстетике окончательной “Белой гвардии”.
В целом, окончательная редакция более стройная, изящная, но при этом определённая: никаких “интеллигентских” метаний в героях нет, они чётко знают, как и когда поступать, и прекрасно же понимают, что происходит, и поругивают немцев скорее по привычке. Они мужественны и не пытаются укрыться в чаду собственных вечеров (как в “Днях Турбиных”). И в конце они приходят даже не к осознанию мира и покоя как высшего блага (как в ранней редакции), а к чему-то ещё более абсолютному и важному.
Ряд отличий в ранней и окончательной редакциях вполне убеждают в том, что их смешение невозможно, потому что Булгаков сознательно отказался от ранней редакции в пользу более поздней, понимая, что ранняя грешит рядом непозволительных, с его точки зрения, прежде всего, художественных слабостей.
Если говорить о пьесе “Дни Турбиных” в связи с романом, то кратко можно сказать одно: это два совершенно разных и по содержанию, и по художественному выражению произведения, и поэтому смешивать их - это значит, демонстрировать полное непонимание того, что есть роман и что есть пьеса.
Во-первых, в пьесе выписаны и выведены совершенно другие герои, и по характеру, и по формальным признакам (чего стоит один Алексей Турбин: полковник и врач - совершенно, совсем не одно и то же, даже в некотором смысле противоположности).
Во-вторых, готовя пьесу, Булгаков не мог не понимать, что чтобы её поставили, необходимы определённые уступки цензуре: отсюда появляется, в частности, симпатия Мышлаевского к большевикам, высказанная явно и категорично. И вся взбалмошная атмосфера дома Турбиных - тоже отсюда.
Герои “Дней Турбиных” действительно просто пытаются забыться в своём узком кругу в чаду вечернего веселья, Елена открыто симпатизирует Шервинскому, но в итоге за ней возвращается собирающийся на Дон Тальберг (тоже ещё ой какое разночтение с романом!)
В некотором смысле разлагающаяся компания белогвардейцев в “Днях Турбиных” не имеет ничего общего с кругом людей, показанным в романе (к слову, и белогвардейцами-то их там автор не называет). Создаётся устойчивое ощущение, что герои окончательной редакции “Белой гвардии” на самом деле - не белогвардейцы, их духовной и душевной высоты уже хватает на то, чтобы подняться “над схваткой”: этого мы не встречаем ни в ранней редакции романа, ни тем более в пьесе. И именно эту высоту обязательно нужно осознать, экранизируя “Белую гвардию”. Она ни в коем случае не сводится к “Дням Турбиных” или, тем паче, к самовыдуманным и противоестественным для Булгакова финалам. Это неприкрытое литературное кощунство и издевательство над - не побоюсь этого эпитета! - гениальным романом.
Михаил Булгаков. Собрание сочинений
Белая гвардия
Виктор Петелин. Дни Турбиных
Роман «Белая гвардия», главы из которого Булгаков читал в дружеских компаниях, в литературном кружке «Зеленая лампа», привлек внимание московских издателей. Но самый реальный издатель - это Исай Григорьевич Лежнев с его журналом «Россия». Уже был заключен договор, выплачен аванс, когда романом заинтересовались «Недра». Во всяком случае, один из издателей «Недр» предложил Булгакову передать им роман для публикации. «…Он обещал поговорить об этом с Исай Григорьевичем, ибо условия на роман были кабальные, а в наших „Недрах“ Булгаков мог бы получить несравненно больше, - вспоминал секретарь издательства „Недра“ П. Н. Зайцев. - В Москве из редколлегии „Недр“ в это время находились двое: В. В. Вересаев и я… Я быстро прочитал роман и переправил рукопись Вересаеву в Шубинский переулок. Роман произвел на нас большое впечатление. Я не задумываясь высказался за его напечатание в „Недрах“, но Вересаев был опытнее и трезвее меня. В обоснованном письменном отзыве В. В. Вересаев отметил достоинства романа, мастерство, объективность и честность автора в показе событий и действующих лиц, белых офицеров, но написал, что роман совершенно неприемлем для „Недр“.
И Клестов-Ангарский, отдыхавший в то время в Коктебеле и познакомившийся с обстоятельствами дела, совершенно согласился с Вересаевым, но предложил тут же заключить договор с Булгаковым на какую-либо другую его вещь. Через неделю Булгаков принес повесть „Роковые яйца“. Повесть понравилась и Зайцеву, и Вересаеву, и они срочно послали ее в набор, даже не согласовав ее публикацию с Ангарским.
Так что пришлось Булгакову на кабальных условиях печатать роман в журнале „Россия“ (№ 4–5, январь - март 1925 г.).
После выхода первых частей романа все ценители большой русской литературы живо откликнулись на его появление. 25 марта 1925 года М. Волошин писал Н. С. Ангарскому: „Я очень пожалел, что Вы все-таки не решились напечатать „Белую гвардию“, особенно после того, как прочел отрывок из нее в „России“. В печати видишь вещи яснее, чем в рукописи… И во вторичном чтении эта вещь представилась мне очень крупной и оригинальной; как дебют начинающего писателя, ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого“.
Из этого письма ясно, что Ангарский во время пребывания в Коктебеле Зайцева давал читать роман и М. Волошину, высказавшемуся за его публикацию в „Недрах“, потому что уже и тогда увидел в романе впервые запечатленную в литературе „душу русской усобицы“.
Горький спрашивает С. Т. Григорьева: „Не знакомы ли вы с М. Булгаковым? Что он делает? „Белая гвардия“ не вышла в продажу?“
Булгаков любил этот роман, уж очень много автобиографического воплощено в нем, мысли, чувства, переживания не только свои, но и своих близких, с кем прошел все перемены власти в Киеве и вообще на Украине. И вместе с тем чувствовал, что над романом нужно было бы еще поработать… По выражению самого писателя, „Белая гвардия“ - „это упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране…“, „изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной исторической судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях „Войны и мира“. Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией. Но такого рода изображения приводят к тому, что автор их в СССР наравне со своими героями получает, несмотря на свои великие усилия стать бесстрастно над красными и белыми, - аттестат белогвардейца-врага, а получив его, как всякий понимает, может считать себя конченым человеком в СССР“.
Герои Булгакова очень разные, разные по своим устремлениям, по своему образованию, интеллекту, по месту, занимаемому в обществе, но для всех его героев характерно одно, пожалуй, самое главное качество - они хотят чего-то своего, только им присущего, чего-то личностного, хотят быть самими собой. И эта черта особенно ярко воплотилась в героях „Белой гвардии“. Здесь повествуется об очень сложном и противоречивом времени, когда невозможно было сразу во всем разобраться, все понять, примирить в самих себе противоречивые чувства и мысли. Всем своим романом Булгаков хотел утвердить мысль о том, что люди, хоть и по-разному воспринимают события, по-разному к ним относятся, стремятся к покою, к устоявшемуся, привычному, сложившемуся. Хорошо это или плохо - другое дело, но это абсолютно так. Человек не хочет войны, не хочет, чтобы внешние силы вмешивались в привычный ход его жизненной судьбы, ему хочется верить во все, что совершается как высшее проявление справедливости.
Вот и Турбиным хочется, чтобы все они всей семьей дружно жили в родительской квартире, где с детства все привычно, знакомо, от чуть-чуть поистершихся ковров с Людовиком до неуклюжих, с громким боем часов, где свои традиции, свои человеческие законы, моральные, нравственные, где чувство долга перед Родиной, Россией составляет коренную черту их нравственного кодекса. Друзья тоже очень близки к ним по своим стремлениям, мыслям, чувствам. Все они останутся верными гражданскому долгу, своим представлениям о дружбе, порядочности, честности. У них сложились представления о человеке, о государстве, о морали, о счастье. Обстоятельства жизни были таковы, что не заставляли задумываться глубже, чем это было принято в их кругу.
Мать, умирая, напутствовала детей - „дружно живите“. И они любят друг друга, тревожатся, мучаются, если кто-нибудь из них находится в опасности, переживают вместе эти великие и страшные события, происходящие в прекрасном Городе - колыбели всех городов русских. Их жизнь развивалась нормально, без каких-либо жизненных потрясений и загадок, ничего неожиданного, случайного не приходило в дом. Здесь все было строго организовано, упорядочено, определено на много лет вперед. И если бы не война и революция, то жизнь их прошла бы в спокойствии и уюте. Война и революция нарушили их планы, предположения. И вместе с тем появилось нечто новое, что становится преобладающим в их внутреннем мире - острый интерес к политическим и социальным идеям. Уже нельзя было оставаться в стороне, как прежде. Политика входила в повседневный быт. Жизнь требовала от каждого решения главного вопроса - с кем пойти, к кому прибиться, что защищать, какие идеалы отстаивать. Легче всего остаться верным старому порядку, основанному на почитании триединства - самодержавия, православия, народности. Мало кто в то время разбирался в политике, в программах партий, в их спорах и разногласиях.
Пытаясь разобраться, что же всё-таки снял Сергей Снежкин и показал нам по каналу “Россия”, я перечитала собственно “Белую гвардию”, а также прочитала раннюю редакцию окончания романа и пьесу “Дни Турбиных”. Некоторые из фрагментов, которые, как мне показалось при просмотре, выбиваются из стилистики романа и присутствуют в фильме, я обнаружила либо в ранней редакции, либо в в пьесе, но некоторых не нашлось нигде: например, сцены, где Тальберг намекает германскому руководству на наличие во дворце ценных картин, безумной сцены с петухом, которого зарубил Мышлаевский, патетической сцены прощального пения Шервинского убегающему гетману Скоропадскому и некоторых других. Но главное – это, конечно, вопиющий по своей искажённости финал, придуманный Снежкиным и не укладывающийся не только ни в один из обозначенных мной текстов, но и вообще немыслимый для Булгакова.
(Не устаю поражаться, каким самомнением, каким нахальством, какой наглостью нужно обладать, чтобы не просто дописывать, но – переписывать Булгакова! Однако об этом разговор в одном из следующих постов, собственно о фильме).
Пока же несколько важных заметок собственно о литературной основе фильма.
Несмотря на то, что мне не удалось найти полноценных сведений о том, как Булгаков работал над “Белой гвардией”, всё-таки у меня сложилось устойчивое впечатление, что окончание романа было сознательно переписано, и ранняя редакция совершенно осознанно автора не удовлетворила. Действительно, в ней гораздо больше патетики, банальных и выбивающихся из стилистики романа сюжетных ходов, язык более веский, “крупный” и поэтому менее изящный. Художественная манера ранней редакции окончания романа – это ещё не зрелый Булгаков, и, думается мне, он вполне чувствовал это сам. Именно поэтому, притом что отдельные фрагменты из ранней редакции попали в окончательную, он всё-таки большую часть финала переписал. Переписал так, что ни одно слово не заставляет вздрогнуть: всё предельно лаконично и точно ровно настолько, чтобы быть понятым читателем, но не производить впечатления изречённой пошлости. В художественном плане, по-моему, “Белая гвардия” просто безупречна.
Тальберг – без сомнения, подлец, но это написано и прочитывается только между строк, и отсутствие грубых обвинений в тексте романа очень важно для осознания уровня художественного дарования Булгакова. Шервинский, безусловно, называет, всё, кроме музыки, вздором, но не в прямой речи, обращённой к другим гостям, а в авторском тексте, т.е. как бы про себя, что совершенно по-другому характеризует его.
В ранней редакции Елена испытывает к Шервинскому нескрываемую симпатию, и их отношения развиваются в роман. В окончательной редакции Булгаков отказывается от этого хода и вводит письмо от Тальберга, который уезжает в Европу из Польши и собирается жениться, но Елена держит дистанцию с Шервинским.
В ранней редакции после выздоровления Турбина семья устраивает традиционный рождественский праздничный вечер: в окончательной редакции Турбин просто возвращается к медицинской практике без излишней пышности.
Наконец, в ранней редакции прописываются роман Турбина с Юлией Рейсс и фигура Шполянского: в окончательной редакции остаются только безмолвные походы на Мало-Провальную (так же, как и у Николки, в то время как в ранней редакции его роман с Ириной Най-Турс выписан подробнее).
Из окончательной редакции также выброшена сцена с опознанием Най-Турса в морге – вполне себе получившаяся балабановской в фильме, но немыслимая в эстетике окончательной “Белой гвардии”.
В целом, окончательная редакция более стройная, изящная, но при этом определённая: никаких “интеллигентских” метаний в героях нет, они чётко знают, как и когда поступать, и прекрасно же понимают, что происходит, и поругивают немцев скорее по привычке. Они мужественны и не пытаются укрыться в чаду собственных вечеров (как в “Днях Турбиных”). И в конце они приходят даже не к осознанию мира и покоя как высшего блага (как в ранней редакции), а к чему-то ещё более абсолютному и важному.
Ряд отличий в ранней и окончательной редакциях вполне убеждают в том, что их смешение невозможно, потому что Булгаков сознательно отказался от ранней редакции в пользу более поздней, понимая, что ранняя грешит рядом непозволительных, с его точки зрения, прежде всего, художественных слабостей.
Если говорить о пьесе “Дни Турбиных” в связи с романом, то кратко можно сказать одно: это два совершенно разных и по содержанию, и по художественному выражению произведения, и поэтому смешивать их – это значит, демонстрировать полное непонимание того, что есть роман и что есть пьеса.
Во-первых, в пьесе выписаны и выведены совершенно другие герои, и по характеру, и по формальным признакам (чего стоит один Алексей Турбин: полковник и врач – совершенно, совсем не одно и то же, даже в некотором смысле противоположности).
Во-вторых, готовя пьесу, Булгаков не мог не понимать, что чтобы её поставили, необходимы определённые уступки цензуре: отсюда появляется, в частности, симпатия Мышлаевского к большевикам, высказанная явно и категорично. И вся взбалмошная атмосфера дома Турбиных – тоже отсюда.
Герои “Дней Турбиных” действительно просто пытаются забыться в своём узком кругу в чаду вечернего веселья, Елена открыто симпатизирует Шервинскому, но в итоге за ней возвращается собирающийся на Дон Тальберг (тоже ещё ой какое разночтение с романом!)
В некотором смысле разлагающаяся компания белогвардейцев в “Днях Турбиных” не имеет ничего общего с кругом людей, показанным в романе (к слову, и белогвардейцами-то их там автор не называет). Создаётся устойчивое ощущение, что герои окончательной редакции “Белой гвардии” на самом деле – не белогвардейцы, их духовной и душевной высоты уже хватает на то, чтобы подняться “над схваткой”: этого мы не встречаем ни в ранней редакции романа, ни тем более в пьесе. И именно эту высоту обязательно нужно осознать, экранизируя “Белую гвардию”. Она ни в коем случае не сводится к “Дням Турбиных” или, тем паче, к самовыдуманным и противоестественным для Булгакова финалам. Это неприкрытое литературное кощунство и издевательство над – не побоюсь этого эпитета! – гениальным романом.
В 1925 Булгаков опубликовал в журнале «Россия» роман Белая гвардия. Он говорит о теме, закрытой для эпохи. В центре семья Турбиных, выстраивается система Дом – Город (хаос). В городе все разрешено и он покушается на дом. Дом – это единственное пространство в романе, заполненное знаками прежней жизни. Здесь не возможна ложь. В доме есть время. Распадение прежнего мира обозначено смертью матери. Распадение душевного единства Турбиных более страшно, чем распадение пространства вокруг них. Все оцениваются по вертикальной иерархии ценностей. Высшей точкой является сон Алексея. В нем и белые и красные прощены. Напротив «абсолютный низ» - это морг в который пришел Николка за телом Най-Турса. Тем самым он замыкает мир романа – рай и ад в некоторое единство. Но роман – это не разочарование Булгакова во всем, ведь в финале показаны не только разделившиеся Турбины и их друзья, но и Петька Щеглов, жизнь которого идет мимо войн и революций. Главным законом Б. считал закон Великой Эволюции, сохраняющий связь времен и естественный порядок вещей.
«Дни Турбиных» - более безнадежна по звучанию. В ней есть разные герои – те, кто не мыслит себя вне привычных ценностей и те, кто уживается в новых условиях. В пьесе большее место уделено Елене и дому.
«Белая гвардия» поставила Б. в ряд наиб. значительных соврем. писателей, хотя к тому времени уже были повести «Записки на манжетах» (1922), «Дьяволиада» (1924), рассказы, вошедшие позже в цикл «Записки врача». И хотя печатание «Б.г.» в ж-ле «Россия» оборвалось (полный текст ром. был опублик. в Париже в 1927-1929 гг.), ром. был замечен. М. Волошин сравнил дебют Б. с дебютами Толстого и Достоевского и назвал его «первым, кто запечатлел душу русской усобицы».
Б. изобразил в «Б.г.» мир «в его минуты роковые», что подчеркивалось самим началом повеств-я, выдержанным едва лине в летописной манере: «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же рев-ции второй». Но Б. вместе со стилем летописания, фиксировавшего только экстраордин. события, выбирал и позицию бытописателя. Последнее было традиционно для старой рус. литер., но неожиданно для лит-ры послереволюц., ибо быт как таковой исчез.
Б. демонстративно описыв. семью и самый дух семьи - приверженность к толстовской традиции, о чем сам он сказал в письме к правит-ву СССР: «[...] Изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной исторической судьбы брошенной в годы гражд. войны в лагерь белой гвардии, в традициях "Войны и мира"».
Турбины. 2 брата и сестра, оставшиеся без родителей и пытающиеся сохранить уют и покой родительского дома. Старшему - Алексею, военному врачу, 28 лет, младш. - Николке, юнкеру, 17, сестре Елене - 24 года. Б. любовно описыв. окруж. их быт: часы с боем, печка с голландскими изразцами, мебель старого красного бархата, бронзовая лампа под абажуром, книги в «шоколадных» переплетах, портьеры. В семье Т. царят не только уют и порядок, но и порядочность и честность, забота др. о др., любовь. Прообразом этого домашнего рая был дом Булгаковых в Киеве.
Однако за окнами дома бушует метель и жизнь совсем не та, к-я описана в «шоколадных» книгах. Мотивы бурана, метели связаны с «Капит. дочкой» Пушк., из к-й взят эпиграф: «Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл. Сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло. - Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран». Как и в «К. д.», метель становится символическим знаком утраты пути - герои заблудились в истории.
Т. любят Россию и ненавидят большевиков, к-е поставили страну на край пропасти. Но они ненавидят Петлюру с его идеей самостийности. Киев для Т. - русский город. Их задача - защищать этот город как от тех, так и от др. Т. воплощ. собой нравств. пр-пы, к-е сложились в лучших слоях рус. общ-ва. Алексей и Николка, избравшие военную профессию, хорошо осознают, что в их обяз-ть вход. защищать страну, и если надо, умереть за нее. Однако Рос., к-ю они хотят защищать, расколота на «умных гадов с «желтыми твердыми чемоданами» и тех, кто верен присяге и долгу. «Умные гады», к к-м Т. безошибочно относят мужа Елены полковника генерального штаба Тальберга, хотят жить. Умирать будут другие - те, кто представлен не только Турбиными, но и полк. Най-Турсом, пытающимся вместе с юнкерами организ-ть защиту города от петлюровцев. Когда он понимает, что их предали, то приказывает юнкерам срывать погоны, кокарды и уходить, а сам погибает за пулеметом, прикрывая их отход.
В один ряд с Най-Турсом Б. ставит полк. Малышева к-й, собрав в юнкерском училище последних защитников города объявл., что их предали и приказывает уходить. Совесть офицера велит ему позаботиться о том, чтобы люди не погибли бессмысленной смертью.
Алексей Турбин, Най-Турс, Малышев - немногие, к-е понимают, что им нечего защищать. Та Россия, за к-ю они готовы умереть, более не сущ-ет.
В хаосе гр. войны рушится не только старая Россия, но и традиц. понятия о долге и совести. Булгакова интересуют люди, к-е эти понятия сохранили и способны сообразно им строить свои поступки. Моральная сторона челов. личности не мож. зависеть ни от каких бы то ни было внешн. обст-в. Она носит абсолютный характер.
Алексею Турбину снится сон, в к-м он видит в раю Най-Турса: «Он был в странной форме: на голове светозарный шлем, а тело в кольчуге, и опирался он на меч, длинный, каких уже нет ни в одной армии со времен крестовых походов». Так выявляется рыцарская сущность этого ч-ка. Вместе с ним в раю Алексей видит и вахмистра Жилина, «заведомо срезанного огнем вместе с эскадроном белградских гусар в 1916 году на Виленском направлении». Жилин одет в такую же светозарную кольчугу.
Но самое удивит., что в раю вместе с ними оказ-ся и погибшие под Перекопом красные. Поскольку действие ром. происх. в 1918 г., а Перекоп брали в 1920 то => Турбин видит будущее и прошлое одноврем. Его душа смущена присутствием большевиков, не верящих в Бога, в раю: «Путаете вы что-то, Жилин, не может этого быть. Не пустят их туда». Жилин в ответ передает ему слова Бога: «Ну, не верят, говорит, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне от вашей веры ни прибыли, ни убыли. Один верит, др. не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас др др за глотку. Все вы у меня, Жилин, одинак. - в поле брани убиенные».
Так реализуется II эпиграф к «Б.г.» - из Апокалипсиса: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно c делами своими». =>Нравств. поступки личности имеют оценку в некоей Высшей Инстанции. То, что происходит во времени, оценивается в вечности. Поводырем Гринева в «Капит. д.» был Пугачев, тогда как у героев «Б.г.» нет иного поводыря, кроме нравств. инстинкта, вложенного в ч-ка свыше. Проявл-е этого инстинкта в истории описано Б. как чудо, и именно в этот момент его герои оказ-ся на подлинной дух. высоте вопреки полной тупиковости их конкретных соц. судеб. Николка Т. не мож. допустить, чтобы Най-Турс остался непогребенным. Он отыскивает в морге его тело, находит его сестру и мать, и полковника хоронят по христ. обряду.
Мотив звезд в ром.не случайно носит сквозной хар-р. В хаос истории Б. вносит ориентирующее начало, так что его звезды, пользуясь выражением Вяч.Иванова, можно назвать «кормчими». Если история есть не что иное как время, и все происходящее в ней носит временный х-р, то ч-к долж. ощущ. себя под оценивающим взглядом вечности. Но для того чтобы вечность предъявила себя ч-ку, живущему во времени, нужен разрыв временной ткани.
Одно из проявлений такого разрыва, позвол. ч-ку заглянуть в вечность, - это сон. Таковы сны Алексея Турбина, а в конце - сон маленьк. мальч. Петьки Щеглова: большой луг, на нем сверкающий алмазный шар-> радость. Этот сон о жизни, какой она задумана и какой она может быть. Но сон кончается, и Б. описыв. ночь над многострадальным городом, завершая ром. мотивом звезд: «Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного ч-ка, к-й бы это не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них?»
Др. форма вторжения вечности во время - чудо. Оно происх. во время жаркой молитвы Елены перед иконой Богородицы за жизнь тяжело раненного Алексея. Ей привиделся Христос «у развороченной гробницы, совершенно воскресший и благостный, и босой», и на мгновение кажется, что Богородица отвечает на обращенную к ней молитву. Алексей выздоравливает.
Самое большое чудо в ром. - это нравств. выбор, к-й делают его герои вопреки тому тупику, в который их загнала история. На этом позднее будет построен ром. «М. и М.». Б. должен был, безусловно, помнить слова Канта о двух самых удивительных явлениях: звездном небе над головой и морал. законе в душе ч-ка. В известном смысле эта кантовская формула явл-ся ключом к «Б.г.».
После закрытия ж-ла «Россия» печатание романа прервалось, и Б. переделыв. его в пьесу «Дни Турбиных» , к-я была поставлена МХАТом. Спектакль сразу же становится фактом обществ. жизни, чрезвычайно скандальным. Совет. критика увидела здесь апологию белого движения, а поэт А-др Безыменский назвал Б. «новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистич. идеалы». В 1927 г. пьесу исключ. из репертуара и восстановили лишь по просьбе Станиславского.
Пьеса более безнадежна по звучанию. В ней действуют разные герои: те, кто не мыслит жизни вне привычных ценностей (Алексей Турбин), те, кто в значит степени были к ним равнодушны и потому легко выживут в нов условиях (Шервинский), и те, к-е пытаются с ценностей общегосуд. переориентир-ся на ценности только семейные (Елена). В пьесе больше ощутима роль Елены, ведущее место принадлеж. Дому при почти полном отсутствии иных пространств.
В пьесах 20-х гг центр. становилась мысль, что эпоха оказывается беспощадна ко всему, что есть честного, умного и высокого в ч-ке. Об этом говорят трагические тупики судеб Алексея и Николки Турбиных, Хлудова и Чарноты, Серафимы Корзухиной и Голубкова. Реальность все больше и больше начинает напоминать бесстыдный фарс, демонстрирующий деградацию ч-ка («Зойкина квартира» - 1926; «Багровый остров» - 1927).
Два произведения Михаила Булгакова, посвященные Киеву, вызывают огромнейший интерес у читателей. И было бы странно, если бы их не попытались экранизировать.
«Дни Турбиных»
Классическая постановка Владимира Басова 1976 года – по сути киноспектакль. На природе снималось не так много сцен. Роль дома Турбиных играл дом 20б по Андреевскому спуску, который показался Басову более кинематографичным (сейчас у этого дома надстроена крыша, а располагается в нем администрация и гостиная Театра на Подоле).
«Дни Турбиных» сняты очень близко к тексту пьесы, есть только несколько нововведений, вроде фразы Басова-Мышлаевского «как же вы селедку без водки есть собираетесь?» (это была его импровизация).
Что интересно в басовском фильме, так это неожиданный подбор актеров.
Нет, некоторые, понятно, как по трафарету.
Басилашвили традиционно играл Мерзяева (впрочем, Мерзляева он сыграл позже, так что может все наоборот – он тальбергов всегда играл…).
Иванов получил то, что он должен был получить при его внешности и голосе (правда, сам М.А. видел в роли Лариосика актера толстого и неповоротливого, но так не сложилось даже в прижизненной постановке МХАТа).
Ростоцкий играл мальчика. Ну, хотя, не совсем - в «Белой гвардии» Николка вообще мальчик-мальчик, а в «Днях Турбиных» он несколько более осмысленный. Там ситуация специфическая - он не самолично геройствует, а брата прикрывает.
А вот три главные мужские роли, конечно, крышесносные.
Мягков - совершенно неожиданный, с точки зрения его актерского амплуа. Он бы идеально вписался в доктора Турбина, но полковник Турбин - это совмещение доктора (причем, совсем по-минимуму), Малышева и Най-Турса. И... И кто скажет, что Мягков плох в этой роли?
Лановой - герой-любовник? Вы шутите? Не знаю, шутил ли Басов, но если это шутка, то более чем удачная. Лановой в этой роли великолепен!
Сам Басов, вроде бы вписался правильно. Кто он вообще на нашей памяти? Комедийный злодей из детских фильмов. Дуремар, да и только.
Надо понимать, что роль Мышлаевского у Булгакова приниженная, и даже комическая (в том смысле, что только у него и достает сил шутить в этом кошмаре). Но это явно второй или даже третий план. В «Белой гвардии» его главный подвиг - скоропостижная беременность Анюты. В «Днях Турбиных» эта роль «съела» Карася и несколько «пополнела». Но все равно она была далеко не главной.
Но в исполнении Басова Мышлаевский, после смерти Турбина, как-то сам по себе становится центром всей этой компании. Он не просто шутит - он произносит самые важные фразы (кстати, эти «самые важные фразы» - и Турбина, и Мышлаевского, они не булгаковские - их вставил мудрый К.С. Станиславский, резонно полагая, что без «народ не с нами» и «за Совет Народных Комиссаров» пьесу просто не дадут поставить). В общем, басовский персонаж оказался гораздо масштабнее булгаковского замысла. Хотя я бы не сказал, что фильму это повредило.
Что реально грустно, так это то, что Валентина Титова потерялась на фоне прекрасных мужских ролей... А ведь именно Елена - главный персонаж и в «Белой гвардии», и в «Днях Турбиных».
«Белая гвардия»
Пьеса – пьесой, но роман – значительно масштабнее и, во многих отношениях, интереснее (хотя пьеса, конечно, динамичнее). Однако снять по нему фильм труднее, потому что даже экранизация пьесы получилось трехсерийной. Итог – Сергей Снежкин снял восьмисерийный фильм, довольно существенно отличающийся и от пьесы, и от романа, с количеством разнообразных авторских нововведений (не всегда логичных и оправданных). Я, однако, режиссеру готов отсебятину простить за совершенно феерическое завершение ленты.
Пожалуй, неудачей можно считать Михаила Пореченкова в роли Мышлаевского. Собственно, ничего особенно плохого в Пореченкове нет, но мы-то сравниваем его Мышлаевского с басовской ролью. Ну что тут сказать? У меня нет для вас другого исполнителя этой роли, закончившего Великую Отечественную в должности помощника начальника оперативного отдела штаба артиллерийской дивизии прорыва Резерва Ставки верховного главнокомандования…
Режиссер ухитрился отправить коту под хвост две очень своеобразные роли, весьма значительные и для романа, и для пьесы.
Лариосик был просто убит. Скорее всего, не нашли подходящего актера, но… Вообще оказались «зарезаны» все сколько-нибудь интересные сцены, связанные с этим персонажем. Честно говоря, если режиссер собирался так с ним поступить с самого начала, то зачем его было вообще вводить в картину? Мебели там и так хватает.
С Шервинским же расправились буквально с садистской жестокостью. Дело в том, что фамилию Шервинского в фильме носит какой-то самозванец – неШервинский. Да, он поет и носит черкеску, а потом – фрак. Но он вовсе не «смазлив как херувим». И он практически не врет (во всяком случае, врет не так, как врал бы Шервинский, явно родственный Хлестакову). Это вообще человек чести, который готов пойти на дуэль с Тальбергом.
Но с этим неШервинским все общаются так, как будто перед ними Шервинский! Его возражения выглядят вполне естественными – «за кого вы меня принимаете», но с ним никто говорить-то не хочет! Говорят с Шервинским, которого попросту нет. Театр абсурда какой-то. За что? Боги, яду мне, яду…
В результате, кстати, сцена признания любви, которая так отлично удалась у Ланового и Титовой, оказалась совершенно провальной у Дятлова и Раппопорт.
Собственно, удач у режиссера было значительно больше.
Очень органичен оказался Стычкин в роли Карася. Прекрасен Серебряков в роли Най-Турса.
Бесподобен Сергей Гармаш в роли Козыря-Лешко. Кстати, роль выдумана практически полностью. У Булгакова Козырь никакого богатого внутреннего мира не имеет от слова «вообще». Так – пара биографических фактов. А тут – какой размах, да еще и с идеологией. Идеология, кстати, прописана довольно странная (видимо по неграмотности), но можно и простить. Главное, чтобы вела к лозунгу «москалей на ножи». А она ведет.
Неплохо выглядела Студилина в роли Анюты. У актрисы может быть большое будущее, если она встретит неинтеллигентного режиссера, который будет ее бить, когда ей надо будет плакать в кадре.
Но основная удача, конечно, это две главные роли.
Первой удачей режиссера было приглашение на роль Алексея Турбина Константина Хабенского. Во-первых, это просто сильный актер, во-вторых, он идеально подходит под эту роль. Хабенский не оплошал, его роль оказалась одной из наиболее удачных в картине.
Исключением может быть, пожалуй, только сцена с убийством Козыря-Лешко. Она, кстати, вполне булгаковская – М.А. долго вспоминал сцену с убийством еврея (кстати, огрех режиссера – в закадровом тексте еврей поминается, а в фильме его нет…), свидетелем которой он был в Киеве. И, в конечном итоге, написал рассказ «Я убил». Ничего из этого не получилось. И Булгаков, и Турбин убивали только в своих мечтаниях. Книга отомстила – эпизод не получился.
Вторая удача – Ксения Раппопорт в роли Елены Турбиной-Тальберг. Не собираюсь ни с кем спорить, мое мнение - Ксения отлично вошла в роль и переиграла всех, кроме, может, Хабенского. И, кстати, сделала то, что не удалось Титовой – оставалась в центре повествования. По-моему – идеальная исполнительница для этой роли.
И, ах, да… Очень интересна роль досталась Екатерине Вилковой. Я даже не понял, получилась ли у нее роль Юлии Рейсс (скорее получилась, раз я обращал внимание не на ее огрехи, а на режиссерские).
Роль вышла противоречивой. В начале она фигурирует как буквально рабыня Шполянского, но потом… Собственно, по книге Рейсс - весьма смелая и волевая натура. Она и остается со Шполянским по своей воле, заставив Булгакова в сердцах бросить, что она, дескать – «плохая женщина».
Кстати, никто не задумывался, а как получилось, что Рейсс спасла Турбина? Что она вообще делала около калитки, за которой бегают и стреляют петлюровцы? Да она там Шполянского ждала… Но дождалась – Турбина. И действовать стала не по программе, начав деятельно спасать совершенно ей незнакомого офицера. Врага, собственно (правда, из книги прямо не следует, что она большевичка).
Евангелие от Шполянского
А теперь мы дошли до персонажа, который, собственно, показывает перед нами режиссерский замысел. Большевик и футурист Михаил Шполянский, в роли которого снялся Федор Бондарчук. Очень удачно, кстати, снялся.
В книге Шполянский – демоническая личность, но, по сути, это просто мошенник, находящийся в определенном родстве с небезызвестным Остапом Сулеймановичем (кто не в курсе - Булгаков работал в газете «Гудок» вместе с Иехиел-Лейбом Файнзильбергом и Евгением Катаевым). Кстати, книжный Шполянский никого не убивает, а собственного агитатора не только не подставляет под петлюровскую шашку, но наоборот – спасает (эта сценка попала и в фильм Басова). Это, кстати, важно, но режиссер, почему-то, этой важностью пренебрег.
В фильме демоничность Шполянского (в немалой степени – благодаря игре Бондарчука) превознесена до небес. Это вообще олицетворение злой силы, которая рушит ту самую нормальную жизнь, о необходимости защищать которую говорит Турбин офицерам…
Это ради него была искалечена сцена на площади (я, кстати, видел, как она снималась). Ведь сцену парада и митинга Булгаков, что называется, с натуры писал – он, наверняка, сам был в толпе. Казалось бы, не трожь своими очумелыми ручонками живой артефакт эпохи, но нет – режиссеру надо столкнуть демоничного Шполянского с другим демоном – Козырем-Лешко, так же последовательно уничтожающим «нормальную жизнь»…
Интересующиеся историей творчества Булгакова, наверное знают о письме Сталина драматургу Билль-Белоцерковскому, в котором Великий Вождь и Учитель тонко намекнул, что Булгакову стоило бы вставить в «Бег» несколько эпизодов, показывающих революционное творчество народных масс. Кстати, экранизаторы «Бега» потом так и сделали, накрошив в фильм эпизодов из булгаковского же либретто оперы «Черное море» и исполнив, таким образом, пожелание вождя. Сам Булгаков, будучи бесконечно далеким от народа, ничего такого делать не стал. Но (домысливает за мастера Снежкин), почему бы не вставить демонического интеллигента Шполянского, который, собственно, олицетворяет собой вот эту вот стихию, ломающую привычный ход жизни?
Справиться с этой стихией невозможно, но и она отступает, столкнувшись с настоящими чувствами… Точнее, отступает-то Шполянский, подарив Турбину жизнь и выбравшую Турбина Юлию. Но это – романтическое допущение вполне в духе Булгакова.
Потому что 10 лет спустя Михаил Семенович Шполянский, никем не узнанный, в час небывало жаркого заката встретится на Патриарших прудах с двумя литераторами…
