"Один день Ивана Денисовича" (первое название «Щ-854. Один день одного зэка») (опубл. 1962г.) связан с одним из фактов биографии самого автора - Экибастузским особым лагерем, где зимой 1950-51 г. на общих работах был создан этот рассказ. Главный герой рассказа Солженицына - это Иван Денисович Шухов, обычный узник сталинского лагеря. В этом рассказе автор от лица своего героя повествует о всего одном дне из трех тысяч шестисот пятидесяти трех дней срока Ивана Денисовича. Но и этого дня хватит чтобы понять то, какая обстановка царила в лагере, какие существовали порядки и законы, узнать о жизни заключенных, ужаснуться этому. Лагерь - это особый мир, существующий отдельно, параллельно нашему. Здесь совсем другие законы, отличающиеся от привычных нам, каждый здесь выживает по-своему. Жизнь в зоне показана не со стороны, а изнутри человеком, который знает о ней не понаслышке, а по своему личному опыту. Именно поэтому рассказ поражает своим реализмом. Лагерь – это модель страны, её кусочек. Как всех граждан страны, зэков ждёт тоже какая-то судьба. Получается страна – большой лагерь. Образ Ивана Денисовича сложился из солдата Шухова, воевавшего вместе с автором в советско-германскую войну. Весь свой личный опыт жизни в условиях лагеря, все свои впечатления автор изложил в своем рассказе. Главный герой произведения- простой русский человек, ничем не примечательный. Таких, как Шухов, в лагере было очень и очень много.

Эта тема была актуально, так как полстраны сидело, а полстраны их ждало.

Начинается произведение с описания барака, где сидят совершенно разные люди (как в «Жизни и судьбе»).

Жанр - физиологический очерк, стиль – подчёркнуто-документальный, как хроника, подробное описание одного дня.

Конфликт имеет философский и политический характер человека и истории. Среди заключенных нет врагов политической системы, только один старик – каторжанин. Все они враги политической системы. Судьба человека во время исторического катаклизма.

Фетиюков - бывший высокий начальник, привыкший командовать, он не брезгует даже доставать окурки из плевательницы. Это настоящий шакал, живущий за счет объедков других. Лизать чужие тарелки, смотреть человеку в рот в ожидании того, что ему что-нибудь оставят - для него обычное дело. Он не может вызывать отвращения, даже зэки отказываются с ним работать. Действительно, каждый выбирает для себя путь выживания, но наиболее недостойный путь - это путь стукача Пантелеева, живущего за счет доносов на других зэков. Под предлогом болезни он остается в зоне и добровольно стучит оперу. В лагере ненавидят таких людей, и тот факт, что было зарезано трое, никого не удивил. Смерть здесь это обычное дело, а жизнь превращается в ничто. Это пугает больше всего.

Уважения заслуживает и бывший капитан второго ранга Буйновский, который "на лагерную работу как на морскую службу смотрит: сказано делать - значит делай". Он не старается увильнуть от общих работ, привык все делать на совесть, а не для показухи.

Бывший капитан второго ранга. В лагере отстаивает права заключенных: «Вы права не имеете людей на морозе раздевать! Вы девятую статью уголовного кодекса не знаете!» Буйновский держится бодро, хотя чахнет на глазах. Работает он на совесть – с ног валится, а тянет. Буйновский общается с Цезарем, с которым обсуждает искусство и другие «умные вещи», фильмы Эйзенштейна, например. У героя богатая биография: он ходил вокруг Европы, Северным морским путем; служил на английском крейсере офицером связи. Б. пользуется у зеков уважением. Буйновский не может смириться с произволом караула, поэтому заводит спор с Волковским о статье уголовного кодекса, за что и получил десять суток карцера. Симпатичен бригадир Тюрин, попавший в лагерь только лишь потому, что его отец был кулак. Тюрин Андрей Прокофьевич – заключенный, бригадир. Был уволен из армии как сын кулака. Всю его семью раскулачили и отправили по этапу.

Тюрин отбывает второй срок. Начальство грозит ему третьим, когда герой заступается за бригаду. Делает он это часто, потому что «человек»: своих ребят в обиду не дает и сам работает с ними на равных. Угроз начальства Тюрин не боится. В бригаде Тюрин уважают, работают на совесть, потому что знают, что бригадир их не продаст, да и сами работники его никогда не обманут. Иван Денисович знал Тюрин по прошлому своему лагерю в Усть-Ижме. Здесь, в каторжном, Тюрин перетащил его к себе в бригаду.

Для бригады он как отец родной, всегда старается отстоять интересы бригады: получить больше хлеба, выгодную работу.

Жалость вызывает Алешка-баптист. Он очень добрый, но очень слабодушный - "им не командует только тот, кто не хочет". Заключение для него - это воля Бога, в своем заключении видит только хорошее, он сам говорит, что "здесь есть время о душе подумать". Алешка-баптист – один из заключенных. Вечный противник Ивана Денисовича по религиозным вопросам. Чистенький, умытый, очень худой, потому что питается только пайкой и нигде не подрабатывает. Настроение у Алешки-баптиста всегда благостное, улыбчивое. Посадили героя за веру. В лагере у А. она только укрепилась. Герой старается внушить свою веру другим: «Молитва должна быть неотступна! И если будете веру иметь и скажете этой горе – перейди! - перейдет». Алешка-баптист переписал в записную книжку половину Евангелия и при каждой проверке прячет ее в щель в стене. Но Алешка не может приспособиться у лагерным условиям и, по мнению Ивана Денисовича, долго здесь не протянет. Хваткой, которой не хватает Алешке-баптисту, обладает Гопчик, шестнадцатилетний паренек, хитрый и не упускающий возможности урвать кусок. Он был осужден за то, что носит молоко в лес бендеровцам. В лагере ему прочат большое будущее: "Из Гопчика правильный будет лагерник, меньше как хлеборезом ему судьбы не прочат ".

На особом положении находится в лагере Цезарь Маркович, бывший режиссер, который не успел снять своей первой картины, когда попал в лагерь. Он получает с воли посылки, поэтому может себе позволить многое из того, что не могут остальные заключенные: носит новую шапку и другие запрещенные вещи, работает в конторе, избегает общих работ. Хоть Цезарь находится уже довольно долго в этом лагере, его душа все еще в Москве: обсуждает с другими москвичами премьеры в театрах, культурные новости столицы. Он сторонится остальных заключенных, придерживается только Буйновского, вспоминая о существовании других только тогда, когда он нуждается в их помощи. Во многом благодаря своей отрешенности от реального мира, на мой взгляд, и посылкам с воли ему удается выживать в этих условиях. Лично у меня этот человек не вызывает никаких чувств. Он обладает деловой хваткой, знает, кому и сколько надо дать.

Иван Денисович – собирательный образ человека, ставшего жертвой устройства государства. Продолжается тема «маленького человека».

Гулаг – с перевёрнутой нравственностью, жестокими правилами.

Серьёзная эстетическая полемика соцреализма.

И.Д. не пытается противостоять трагическим обстоятельствам, главное – выжить физически, потому что уронив достоинство, умрёшь ещё хуже. Он старается приспособиться.

«Кряхти да гнись, а упрёшься – переломишься».

Упирался Буйновский.

Героизм – стоическое желание выжить в нечеловеческих условиях. Об этом и произведение.

Он хорошо знает, что потерять уважение в лагере – оказаться за чертой, куда уже не вернёшься, И.Д. соблюдает лагерный кодекс, чтобы не опуститься до уровня фитиля.

Герой оценивает свой день,как удачный, Он избежал карцера, всего лишь мыл пол, в обед поел, не заболел – вот такое счастье. "Слава тебе, Господи, еще один день прошел!"- заканчивает свое повествование Иван Денисович,- "Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый".

Образ стариков каторжан. Один из стариков выделяется. И.Д. видит, что не как все, противостоят гулагу. Так возникает иерархия ценностей. Каторжанин там по идейным соображениям. Он символ и идеал автора. Умение терпеть, притерпеться – становятся одним из главных качеств И.Д. Перекличка с образом Платона Каратаева. И.Д. трудится на благо тюрьмы, чтобы она была крепче. Судить его нельзя, но и восхищения не получится.

Рассказ Солженицына написан простым языком, он не прибегает к каким-либо сложным литературным приемам, здесь нет метафор, ярких сравнений, гипербол. Рассказ написан языком простого лагерного заключенного, именно поэтому используется очень много "блатных" слов и выражений. "Шмон, стучать куму, шестерка, придурни, падла",- все это нередко можно встретить в повседневной речи зэков. В рассказе в изобилии встречаются и непечатные слова. Некоторые из них изменены Солженицыным в написании, но смысл у них остается тот же:"…бальник, …яди, грёбаный". Особенно много их употребляет завстоловой когда старается столкнуть напирающих зэков с крыльца столовой. Я думаю, чтобы показать жизнь в лагере, царящие порядки и атмосферу, просто было нельзя это не использовать. Время уходит, а выражения остаются, ими благополучно пользуются не только в современных зонах, но и обычном общении между собой многие люди.

Иван Денисович Шухов - заключенный. Прообразом главного героя послужил солдат Шухов, воевавший с автором в Великую Отечественную войну, однако никогда не сидевший. Лагерный опыт самого автора и других узников послужил материалом для создания образа И....

Молиться надо о духовном: чтоб Господь с нашего сердца накипь злую снимал. А.И. Солженицын. “Один день Ивана Денисовича” Давно известно, что русская литература - это литература вопросов. Множество проблем названо отечественными...

Тюрин Андрей Прокофьевич – заключенный, бригадир. Был уволен из армии как сын кулака. Всю его семью раскулачили и отправили по этапу. Тюрин отбывает второй срок. Начальство грозит ему третьим, когда герой заступается за бригаду. Делает он это часто,...

" Один день Ивана Денисовича " связан с одним из фактов биографии самого автора - Экибастузским особым лагерем, где зимой 1950-51 г. на общих работах был создан этот рассказ. Главный герой рассказа Солженицына - это Иван Денисович Шухов, обычный...

Основной темой творчества А.И. Солженицына является разоблачение тоталитарной системы, доказательство невозможности существования в ней человека. В таких условиях, по А. И. Солженицыну, наиболее ярко проявляется русский национальный характер. Народ...

Фетюков - заключенный. Единственный человек, про которого Шухов думает: «Срока ему не дожить. Не умеет себя поставить». На воле в какой-то конторе большим начальником был, на машине ездил. Стало быть, делать ничего не умеет, поэтому бригадир ставит его...

Сочинение

Цель: ознакомить учащихся с жизнью и творчеством а. И. Солженицына, историей создания повести «Один день Ивана Денисовича», её жанровыми и композиционными особенностями, художественно-выразительными средствами, героем произведения; отметить особенности художественного мастерства писателя; углубить представления учащихся о художественном своеобразии прозы а. И. Солженицына; совершенствовать навыки учащихся по анализу художественного произведения, развивая умение выделять главные, существенные моменты в развитии действия, определять их роль для раскрытия темы и идеи произведения, делать самостоятельные выводы; способствовать развитию активной жизненной позиции, умения отстоять собственную точку зрения. оборудование: учебник, портрет а. И. Солженицына, текст повести «Один день Ивана Денисовича».

Прогнозируемые

Результаты: учащиеся рассказывают о жизни и творчестве а. И. Солженицына; знают историю создания повести «Один день Ивана Денисовича»; определяют сюжетно-композиционные особенности повести; имеют представление о художественном своеобразии прозы писателя. тип урока: урок изучения нового материала.

ХОД УРОКА

I. Организационный этап

II. Актуализация опорных знаний

Заслушивание нескольких творческих работ (см. Домашнее задание предыдущего урока)

III. Постановка цели и задач урока.

Мотивация учебной деятельности

Учитель. В 2008 г. в серии «Биография продолжается» (ЖЗл*) вышла книга л. И. Сараскиной об александре Исаевиче Солженицыне. Книга эта уже удостоена литературной премии «Ясная Поляна» имени л. Н. толстого в номинации «XXI век». Имя александра Исаевича Солженицына, долгое время бывшее под запретом, теперь по праву заняло достойное место в истории русской литературы советского периода.

Творчество а. И. Солженицына притягивает читателя правдивостью, болью за происходящее, прозорливостью. Писатель, историк, он всё время предупреждает нас: не потеряйтесь в истории!..

Нам сегодня сложно понять, что произошло в литературе в начале 1950-х гг. Но тогда это стало настоящим откровением: жизнь человеческая многообразна, в ней существует не только производство и общественные интересы. литературе стал интересен простой человек, повседневная жизнь, в которой каждому постоянно приходится решать не только социальные, но и этические, нравственные проблемы.

Так проявлялись самые пронзительные литературные шедевры эпохи. Первая и самая яркая среди них - опубликованная

* ЖЗл - жизнь замечательных людей - серия, выпускавшаяся в 1890-1924 гг. В 1933 г. возобновлена м. Горьким. С выпуска 127-128 и по сей день издаётся издательством «молодая гвардия». в 1962 г. в журнале «Новый мир» повесть а. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», которая сразу же стала событием общественной жизни. В ней автор практически открыл для отечественного читателя лагерную тему.

IV. Работа над темой урока

1. вступительное слово учителя

Литературный дебют александра Исаевича Солженицына состоялся в начале 1960-х гг., когда в «Новом мире» были напечатаны повесть «Один день Ива на александр Солженицын Денисовича», рассказы «Случай на станции Кочетовка» (1963), «матрёнин двор» (1963). Необычность литературной судьбы Солженицына в том, что он дебютировал в солидном возрасте - в 1962 г. ему было 44 года - и сразу заявил о себе как зрелый, самостоятельный мастер. «Ничего подобного давно не читал. Хороший, чистый, большой талант. Ни капли фальши…» - это самое первое впечатление а. т. твардовского, который прочитал рукопись «Одного дня Ивана Денисовича» ночью, в один присест, не отрываясь. а при личном знакомстве с автором редактор «Нового мира» сказал: «Вы написали отличную вещь. Не знаю, в каких школах вы учились, но пришли совершенно сформировавшимся писателем. Нам не приходится вас ни учить, ни воспитывать». а. т. твардовский предпринял невероятные усилия к тому, чтобы повесть а. И. Солженицына увидела свет.

Вхождение а. И. Солженицына в литературу было воспринято как «литературное чудо», вызвавшее у многих читателей сильный эмоциональный отклик. Примечателен один трогательный эпизод, который подтверждает необычность литературного дебюта а. И. Солженицына. Одиннадцатый номер «Нового мира» с повестью «Один день Ивана Денисовича» пошёл к подписчикам! а в самой редакции шла раздача этого номера избранным счастливчикам. Был тихий субботний день. Как позже рассказывал об этом событии а. т. твардовский, было, как в церкви: каждый тихо подходил, платил деньги и получал долгожданный номер. читатели приветствовали появление в литературе нового замечательного таланта. Давайте и мы прикоснёмся к этой книге, прикоснёмся с трепетом, ведь за страницами повести - судьба не только самого И. а. Солженицына, но и судьбы миллионов людей, прошедших лагеря, переживших репрессии. Прикоснёмся и ответим на вопрос: что нам, живущим в XXI веке, открыла эта повесть, что подсказала, чем смогла помочь? Но сначала - об авторе, александре Исаевиче Солженицыне.

2. Заслушивание «литературных визиток» о жизни

И творчестве а. и. Солженицына

(Учащиеся составляют тезисы.)

Примерные тезисы

1918–1941 гг. Детство и «университеты». Начало творческой деятельности.

1941–1956 гг. Участие в Великой Отечественной войне. арест, тюрьма, ссылка.

1956–1974 гг. реабилитация и освобождение из заключения. Первые успехи на писательском поприще, признание читателей и критики.

1974–1994 гг. Изгнание. литературная и общественная деятельность Солженицына за рубежом. «Фонд помощи политзаключённым и их семьям». Создание и комплектование «Всероссийской мемуарной библиотеки».

1994–2000-е гг. Возвращение на родину. а. И. Солженицын на Ставрополье (1994).

3. Слово учителя

- «Один день Ивана Денисовича» связан с одним из фактов биографии самого автора - Экибастузским особым лагерем, где зимой 1950–1951 гг. на общих работах была создана эта повесть. Главный герой повести Солженицына - Иван Денисович Шухов, узник сталинского лагеря. автор от лица своего героя повествует об одном дне из трёх тысяч шестисот пятидесяти трёх дней срока Ивана Денисовича. Но и этого дня хватит, чтобы понять, какая обстановка царила в лагере, какие существовали порядки и законы, узнать о жизни заключённых, ужаснуться этому. лагерь - это особый мир, существующий отдельно, параллельно нашему, свободному миру. Здесь другие законы, отличающиеся от привычных нам, здесь каждый выживает по-своему. Жизнь в зоне показана не со стороны, а изнутри человеком, который знает о ней не понаслышке, а по своему личному опыту. Именно поэтому повесть поражает своим реализмом.

4. Заслушивание сообщения учащегося «история создания,

Появления повести «один день ивана Денисовича» в печати

И общественный резонанс, вызванный её публикацией»

5. аналитическая беседа

Š Из сообщения мы узнали, что итоговым названием повести стало «Один день Ивана Денисовича». Как вы думаете, почему александр Исаевич изменил название? что автор хотел донести до своего читателя через заголовок?

Š Какой смысловой подтекст заключает в себе это название? Сопоставьте: «Щ-854» и «Один день Ивана Денисовича», в чём вы видите разницу?

Š Какова роль экспозиции?

Š Из экспозиции мы узнаём жизненную философию главного героя. В чём она заключается?

Š Какой эпизод повести является завязкой?

Š Какие моменты в развитии действия можно выделить особо? В чём заключается их роль?

Š Как в этих эпизодах проявляется характер главного героя?

Š Какова художественная функция подробной детализации отдельных моментов в жизни лагерника?

Š Описывая «шмон» перед выходом на работу, автор выстраивает семантическую цепочку. Определите её роль для раскрытия идеи всего произведения.

Š Какой эпизод повести можно обозначить как кульминационный? Почему кладку стены автор делает наивысшей точкой в развитии сюжета?

Š чем заканчивается повесть? что является развязкой?

Š Почему день, изображённый в повести, герой считает счастливым?

Š только ли об одном дне Шухова (и только ли Шухова?) говорит автор?

Š Какие особенности композиции повести «Один день Ивана Денисовича» можно отметить?

Š что можно сказать о пространственной организации повести? Найдите пространственные координаты в произведении?Пространство, в котором живут герои, замкнуто, ограничено со всех сторон колючей проволокой, даже когда колонна «выходит в степь», её сопровождает «конвой, справа и слева от колонны шагах в двадцати, а друг за другом через десять шагов», сверху оно закрыто светом прожекторов и фонарей, которых «так много… было натыкано, что они совсем засветляли звёзды». Небольшие участки открытого пространства оказываются враждебны и опасны, не случайно в глаголах движения - спрятался, захлопался, трусцой побежал, сунул, влез, спешил, нагнал, прошвырнул - нередко звучит мотив укрытия. Этим автор ещё раз показывает, что перед героями стоит проблема: как выжить в ситуации, когда время тебе не принадлежит, а пространство враждебно, и замечает, что такая замкнутость и жёсткая регламентированность всех сфер жизни - свойство не только лагеря, а тоталитарной системы в целом.

6. обобщение учителя

Повесть «Один день Ивана Денисовича» была написана в 1959 г., а в печати появилась только через три года под названием «Щ-854. Один день одного зэка», но из-за проблем с публикацией заглавие пришлось изменить позже на более нейтральное.

Произведение произвело оглушительное впечатление на своих первых читателей и стало ярким событием не только в литературной, но и в общественной жизни. чем же это было вызвано? Прежде всего тем, что а. И. Солженицын строил свой рассказ на материале недавнего исторического прошлого, свидетелем и непосредственным участником которого был он сам. С другой стороны, автор в произведении обратился к новой и необычной для того времени теме - теме судьбы личности в жёстких условиях тоталитаризма.

В жанровых определениях своих произведений автор стремится «умалить» жанр: повесть «Один день Ивана Денисовича» он называет рассказом, роман «раковый корпус» - повестью.

Такая жанровая трактовка объясняется особенностью художественного мира Солженицына. В самом названии «Одного дня…» например, проявляется принцип сжатия художественного времени: в одном дне лагерного зека а. И. Солженицыну удаётся показать чуть ли не всю его жизнь, в которой отразилась одна из граней национальной жизни середины XX в. размышляя о сжатии времени и пространства, автор вспоминал о возникновении этого замысла: «Как это родилось? Просто был такой лагерный день, тяжёлая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно бы описать весь лагерный мир - одним днём. Конечно, можно описать вот свои десять лет лагеря, там, всю историю лагерей,- а достаточно в одном дне всё собрать, как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет всё… Попробую-ка я написать один день одного зека. Сел, и как полилось! со страшным напряжением! Потому что в тебе концентрируется сразу много этих дней.

И только чтоб чего-нибудь не пропустить». такое нарочитое сжатие временных рамок необходимо писателю для того, чтобы в одном произведении совместить два столь необходимых ему аспекта жанрового содержания: романический, связанный с изображением частной жизни, и национально-исторический, показывающий судьбу нации в критический и трагический момент её развития. На художественном уровне это проявляется в том, что частные судьбы героев а. И. Солженицына даны в контексте глобальных исторических процессов, калечащих и разрушающих эти частные судьбы, мешающих реализации насущных человеческих устремлений, прежде всего, любви и семьи, то есть того, что и является самым естественным предметом изображения в романном жанре.

Событием было всё: тема, сюжет, система образов, язык. Особенностью композиции является то, что автор не разделяет рассказ на главы и части, поэтому один день героя представляется нам как единый и непрерывный временной поток.

Важную идейно-художественную роль играет в повести язык. Он прост, доступен. Язык автора практически неотличим от языка героя - Ивана Денисовича Шухова - всё в произведении представлено увиденным глазами заключённого. Примечательно заглавие рассказа, явно перекликающееся с толстовским (повесть «Смерть Ивана Ильича») и предупреждающее о том, что перед нами - человек.

V. Рефлексия. Подведение итогов урока

♦ Век жизни а. И. Солженицына, предшествовавший «Одному дню…», не просто длился гораздо «дольше». Он был весьма драматичен, полон нелёгких испытаний. Как вы оцениваете жизненный путь а. И. Солженицына? что есть поучительного в опыте его самосозидания, импровизации судьбы?

♦ Прочитайте высказывания а. И. Солженицына «Из примечаний к рассказу “Один день Ивана Денисовича” о том, как возник замысел произведения. Почувствовали ли вы «документальность» произведения, читая его самостоятельно? В чём она проявляется?

♦ Как замысел «описать весь лагерный мир - одним днём» определил композицию произведения?

♦ можно ли сказать, что «в одном дне одного среднего, ничем не примечательного человека» концентрируется сразу много этих дней, показана «вся история лагерей»?

Другие сочинения по этому произведению

«…В лагере растлеваются только те, кто уже и на воле растлевался или был к этому подготовлен» (По рассказу А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича») А. И. Солженицын: "Один день Ивана Денисовича" Автор и его герой в одном из произведений А. И. Солженицына. («Один день Ивана Денисовича»). Искусство создания характера. (По повести А.И.Солженицына "Один день Ивана Денисовича) Историческая тема в русской литературе (по повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича») Лагерный мир в изображении А. И. Солженицына (по повести «Один день Ивана Денисовича») Нравственная проблематика в повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Образ Шухова в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Проблема нравственного выбора в одном из произведений А. Солженицына Проблематика одного из произведений А. И. Солженицына (по повести «Один день Ивана Денисовича») Проблематика произведений Солженицина Русский национальный характер в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Символ целой эпохи (по повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича») Система образов в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Солженицын - писатель-гуманист Сюжетно-композиционные особенности повести А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Тема ужаса тоталитарного режима в рассказе А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Художественные особенности повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Человек в тоталитарном государстве (по произведениям русских писателей 20 века) Характерисика образа Гопчика Характерисика образа Шухова Ивана Денисовича Рецензия на рассказ А.И. Солженицына " Один день Ивана Денисовича " Проблема национального характера в одном из произведений современной русской литературы Жанровые особенности повести «Один день Ивана Денисовича» А. И. Солженицына Образ главного героя Шукова в романе «Один день Ивана Денисовича» «Один день Ивана Денисовича». Характер героя как способ выражения авторской позиции

Художественные особенности. Сразу же после публикации повесть “Один день Ивана Денисовича”; была отнесена критикой к выдающимся художественным произведениям. К. Симонов отмечал в книге Солженицына “лаконичность и отточенность прозы боль­ших художественных обобщений”;.

О художественном воздействии повести на читателя свидетель­ствуют слова нашего современника, прозаика и публициста, С. Е. Резника: “В “Денисовиче”; не было никакой риторики. Ни од­ной фальшивой ноты. Хроника одного рутинного дня жизни одного самого

простого, незащищенного, маленького человека в этом гулаговском аду, к которому он сам уже настолько притерпелся, что и не замечает львиной доли ужасов своего существования. В этом была особая сила воздействия на читателя, ибо то, чего не замечал сам герой, читатель-то видел и ощущал. Для этого требовалось ог­ромное мастерство. Так что для меня – прежде всего – это была прекрасная литература”;.

В повести “Один день Ивана Денисовича”; нет рассказчика. По­вествование идет от имени героя. Однако картина мира, которую он видит, воспринимается независимо от самого героя. И только тогда она усиливается, когда автор решает напоследок вмешаться в пове­ствование: “Таких дней в его лагерной жизни было три тысячи ше­стьсот пятьдесят три. Из-за високосных лет три дня набегало”;.

Огромная роль в художественном мире писателя принадлежит языковым средствам. Солженицын считает, что с течением времени “произошло иссушительное обеднение русского языка”;, а сего­дняшнюю письменную речь называет “затертой”;. Утрачены многие народные слова, старославянизмы, способы образования экспрес­сивно окрашенных слов. Желая “восстановить накопленные, а по­том утраченные богатства”;, Александр Исаевич Солженицын не только составил “Русский словарь языкового расширения”;, но и ис­пользовал материал этого словаря в своих книгах, в частности в по­вести “Один день Ивана Денисовича”;.

Глоссарий:

• художественное своеобразие повести один день ивана денисовича
• художественные особенности о один день ивана денисовича
• в повести один день ивана денисовича два повествователя как объединяет их богатство одного дня одной человеческой судьбы?
• один день ивана денисовича особенности
• особенность произведения один день ивана денисовича

Другие работы по этой теме:

1. В судьбе Александра Исаевича Солженицына события, обычные для миллионов его сограждан, сплелись с событиями редкими и даже исключительными. Произведение “Один день Ивана Денисовича” было задумано...
2. Смысл названия. Задумана повесть была на общих работах в Экибастузском Особом лагере зимой 1950-1951 г. Написана она бы­ла в 1959 г. Замысел свой автор объясняет...
3. Жанровые особенности. Появление “Одного дня Ивана Дени­совича”; вызвало настоящее потрясение: все газеты и журналы от­кликнулись на публикацию произведения Солженицына. Критика и большинство читателей восприняли повесть...
4. История создания. Солженицын начал писать в начале 60-х годов и получил известность в “самиздате” как прозаик и беллет­рист. Слава обрушилась на писателя после опубликования в...
5. Повесть была создана в 1959 году и напечатана в июне 1962 года в 11-м номере журнала “Новый мир”, который ре­дактировал А. Т. Твардовский. Затем она...
6. Идейно-тематическое содержание. А. Твардовский, предва­ряя публикацию в “Роман-газете”;, писал: “Читатель не найдет в повести Солженицына всеобъемлющего изображения того истори­ческого периода, который, в частности, отмечен горькой...
7. Биография А. Солженицына типична для человека его поколения и, в то же время, представляет собой исключение из правил. Ее отличают крутые повороты судьбы и события,...

LXXVII выпуск

Т.Г. ВИНОКУР

О языке и стиле повести А.И. Cолженицына
«ОДИН ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА»

Стилистическое и языковое мастерство А.И. Солженицына, отмеченное редким своеобразием, не может не привлечь внимания языковедов. А парадоксальность отрицательного отношения к нему многих читателей обязывает дать характеристику языка и стиля хотя бы одного из произведений этого автора, основанную прежде всего на фактах.

Далеко не для каждого, кто берется судить о достоинствах и недостатках языка художественного произведения, ясна во всем объеме теснейшая связь и взаимообусловленность стилевых приемов и речевых средств, в каких эти приемы воплощаются. Анализируя с этой точки зрения повесть «Один день Ивана Денисовича», необходимо показать точную, последовательную мотивированность и внутреннее единство ее словесно-образного состава, при котором возникает, как говорил Л.Н. Толстой, «единственно возможный порядок единственно возможных слов» – примета истинной художественности.

<От чьего лица ведется повествование? Роль несобственно-прямой речи>

Солженицын поставил перед собой сложную стилистическую задачу. Слив воедино образ автора и героя, он был обязан создать совершенно отчетливо очерченную речевую маску, которая соединяла бы в себе: 1) индивидуальные особенности речи героя в соответствии с его характером, 2) более широкие приметы его родного тегменёвского говора (а вернее – общие черты диалектно-просторечного «говорения», характерные для современного крестьянина) и 3) речевой колорит среды, окружающей его в заключении. В последней нельзя было также забыть об индивидуализации речи всех других персонажей повести, пусть даже показанных через одноплановое восприятие героя. Трудность синтетического использования этих разнородных и разномасштабных речевых пластов состояла еще и в том, что по замыслу автора они должны были быть заключены не в более естественную для «сказовой» манеры форму повествования от первого лица – лица рассказчика, а в синтаксическую структуру несобственно-прямой речи:

«Шел Шухов тропою и увидел на снегу кусок стальной ножовки, полотна поломанного кусок. Хоть ни для какой надобности ему такой кусок не определялся, однако нужды своей вперед не знаешь. Подобрал, сунул в карман брюк. Спрятать ее на ТЭЦ. Запасливый лучше богатого».

Несобственно-прямая речь часто, но по-разному используемая в литературе, открывает большие характерологические возможности. В данном случае она дает автору большую свободу, основания для большей (по сравнению с прямой речью) объективизации изображаемого. Еще один последовательный шаг в этом направлении – и в некоторых эпизодах происходит прямой вывод повествования из «авторской шуховской» в «авторскую солженицынскую» речь:

«А вблизи от них сидел за столом кавторанг Буйновский... он также занимал сейчас незаконное место здесь и мешал новоприбывающим бригадам, как те, кого пять минут назад он изгонял своим металлическим голосом. Он недавно был в лагере, недавно на общих работах. Такие минуты, как сейчас, были (он не знал этого) особо важными для него минутами, превращавшими его из властного, звонкого морского офицера в малоподвижного осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь отверстанные ему двадцать пять лет тюрьмы».

Сдвинув границы шуховского жизнеощущения, автор получил право увидеть и то, чего не мог увидеть его герой. Для Солженицына это было необходимо, например, при мимолетном (но оттого не менее знaчимом) прикосновении к духовному миру лагерной интеллигенции в тех случаях, когда оно должно быть освобождено от чуть снисходительной улыбки человека сугубо «земного» – крестьянина Шухова, т.е. когда речь идет о вещах, находящихся, так сказать, вне шуховской компетенции:

«А Вдовушкин писал свое. Он вправду занимался работой “левой”, но для Шухова непостижимой. Он переписывал новое длинное стихотворение, которое вчера отделал, а сегодня обещал показать Степану Григорьевичу, тому самому врачу, поборнику трудотерапии».

Как видим, едва намеченное композиционно-стилистическое перемещение сразу расширяет тематические, а следовательно, образные и языковые сферы повести. «Властный, звонкий морской офицер», «трудотерапия», сложный «толстовский» синтаксический период: «такие минуты были (он не знал этого) особо важными» и т.д. – все это уже выходит за рамки речевой маски главного героя.

Но соотношения авторского и прямого речевых планов (если за отправную точку принимать несобственно-прямую речь) могут быть сдвинуты и в обратном направлении. Таким обратным сдвигом является непосредственное столкновение косвенной и прямой речи в пределах одного предложения, периода, иногда шире – эпизода:

«Как хвост (колонны зэков. – Т.В. ) на холм вывалил, так и Шухов увидел: справа от них, далеко в степи чернелась еще колонна, шла она нашей колонне наперекос и, должно быть, увидав, тоже припустила. Могла быть эта колонна только мехзавода...

Дорвалась наша колонна до улицы, а мехзаводская позади жилого квартала скрылась... Тут-то мы их и обжать должны!».

Здесь возникает та высшая ступень в слиянии героя и автора, которая дает ему возможность особенно настойчиво подчеркивать их сопереживания, еще и еще раз напоминать о своей непосредственной причастности к изображаемым событиям. Эмоциональный эффект этого слияния исключительно действен: раскрывается добавочная острота, предельная обнаженность иронической горечи, с какой в данном, например, эпизоде описан жуткий «кросс» обгоняющих друг друга обветренных, вымерзших, выголодавших арестантов. На финише кросса – не кубок, а черпак... Черпак баланды, которая сейчас для зэка «дороже воли, дороже жизни, всей прежней и всей будущей жизни».

Не меньшей выразительности достигает и другой стилистический сдвиг – непосредственная передача прямой речи на общем фоне несобственно-прямой. Прямая речь других персонажей экспрессивно-стилистически интерпретируется шуховским речевым обрамлением:

«Кладет Шухов (кирпичи. – Т.В. ), кладет и слушает:

– Да ты что?! – Дэр кричит, слюной брызгает. – Это не карцером пахнет! Это уголовное дело. Тюрин! Третий срок получишь!

Ух, как бригадирово лицо перекосило! Ка-ак швырнет мастерок под ноги! И к Дэру – шаг! Дэр оглянулся – Павло лопату наотмашь подымает... Дэр заморгал, забеспокоился, смотрит, где пятый угол.

Бригадир наклонился к Дэру и тихо так совсем, а явственно здесь наверху:

– Прошло ваше время, заразы, срока давать. Ес-сли ты слово скажешь, кровосос, – день последний живешь, запомни!

Трясет бригадира всего. Трясет, не уймется никак».

Этот сдвиг приобретает особую окраску там, где при его помощи автор сталкивает психологические результаты противоположного жизненного опыта. Здесь иногда используется и прием так называемого остранения, который позволяет видеть вещи с новой и неожиданной стороны. Именно им Солженицын передает, например, добродушно-ироническое отношение Шухова к интересам Цезаря и его собеседников, к их, на взгляд Шухова, непонятному и какому-то ненастоящему «зазонному» миру:

«Цезарь Шухову улыбнулся и сразу же с чудаком в очках, который в очереди все газету читал:

– Аа-а! Петр Михалыч!

И – расцвели друг другу как маки. Тот чудак:

– А у меня “Вечерка”, свежая, смотрите! Бандеролью прислали.

– Да ну? – И суется Цезарь в ту же газету. А под потолком лампочка слепенькая-слепенькая, чего там можно мелкими буквами разобрать?

– Тут интереснейшая рецензия на премьеру Завадского!..

Они, москвичи, друг друга издаля чуют, как собаки. И, сойдясь, все обнюхиваются, обнюхиваются по-своему. И лопочут быстро-быстро, кто больше слов скажет. И когда так лопочут, так редко русские слова попадаются, слушать их – все равно как латышей или румын».

Вот в соотношении и пропорциях всех этих способов «речеведения», благодаря которым Солженицын всегда умеет показать ровно столько, сколько нужно, и именно так, как нужно для его художественного замысла, и заключается «новый блеск старого приема», отмеченный современной критикой .

<Разговорная основа стиля>

Стилистически безукоризненно выполненное переплетение прямой, несобственно-прямой и косвенной речи накладывается на общую для всей повести «разговорную» речевую канву. И это определяет еще одну интересную особенность повествовательного стиля Солженицына. Максимально детализованное, дробящее факт на простейшие составные элементы описание каждого (внешне незначительного, а на самом деле исполненного глубокого смысла) события не замедляет, как можно было бы ожидать, темпа повествования. Так же и ритм (а ритм повести необычайно интересен и символичен) не становится от этого слишком однообразным и размеренным. Характерные особенности разговорной речи допускают совмещение указанной детализации с экспрессивной стремительностью рубленой фразы, с обилием эмоционально окрашенных вопросительных и восклицательных фигур, с синтаксическими повторами, с необычайной выразительностью вводных слов и оборотов, со своеобразным порядком слов, с контаминацией разных по синтаксическому строению предложений и т.д.

Стихия разговорной речи в творчестве Солженицына – это вообще отдельная, большая проблема, при изучении которой надо подробно рассматривать каждое из перечисленных (а также целый ряд других) явлений. В то же время большинство из них можно показать на любом куске текста повести. Возьмем ли мы, например, шуховские рассуждения про арестантскую думу («Дума арестантская – и та несвободная, все к тому же возвращается, все снова ворошит: не нащупают ли пайку в матрасе? в санчасти освободят ли вечером? Посадят капитана или не посадят? И как Цезарь на руки раздобыл белье свое теплое? Наверное, подмазал в каптерке личных вещей, откуда ж?») или про то, как хлеб распределить («вот хлеба четыреста, да двести, да в матрасе не меньше двести. И хватит. Двести сейчас нажать, завтра утром пятьсот улупить, четыреста взять на работу – житуха!»), возьмем ли мы другие отдельные фразы («не санчасть его теперь манила – а как бы еще к ужину добавить?»; «Цезарь богатый, два раза в месяц посылки, всем сунул, кому надо, – и придурком работает в конторе…» и пр.), – во всех этих примерах преобладает концентрированная разговорно-просторечная интонация, как нельзя лучше гармонирующая с обликом рассказчика. Именно она создает характерную для повести атмосферу «внешней непритязательности и естественной простоты» (А.Твардовский), которая возникла, конечно, не сама по себе, а как реализация блестящего стилистического и языкового чутья художника.

<Преобладание общелитературной лексики>

Итак, «единственно возможный» словесный порядок для повести – это тот синтаксико-стилистический строй, который сложился в результате своеобразного использования смежных возможностей сказа, сдвигов авторского и прямого высказывания и особенностей разговорной речи. Он наилучшим образом соответствует ее идейно-сюжетным и композиционным принципам . И, очевидно, ему, в свою очередь, таким же наилучшим образом должны соответствовать «единственно возможные слова», что, как мы дальше увидим, действительно составляет одну из самых интересных художественных сторон повести.

Но именно эти слова, «единственно возможные» и объективно, и субъективно, вызывают сомнения, а иногда и прямое возмущение пуристически настроенной части читательской общественности, представителей которой мало заботит вопрос о том, как лексический отбор связан с общим художественным замыслом произведения. Между тем только серьезное и, главное, непредубежденное отношение и к самой повести, и к выразительным средствам художественной речи, и к русскому языку вообще может способствовать формированию объективного взгляда на предмет.

Как уже было сказано выше, язык повести «Один день Ивана Денисовича» многопланов, и планы эти тонко, подчас еле уловимо переплетены. Однако с точки зрения лексической ее составные элементы выделяются более или менее четко.

Основной лексический пласт – это слова общелитературной речи, хотя на первый взгляд может показаться иначе. Но иначе быть не может. Мы знаем немало писателей в истории русской литературы, которым свойственна «внелитературная» форма языкового употребления. Вспомним хотя бы Гоголя и Лескова, а в советской литературе – раннего Леонова, Бабеля, Зощенко . Но всегда, при любой (диалектной, просторечной, жаргонной) направленности в стилизации речи опорной точкой, нейтральным фоном служит литературный язык . Написанное целиком на жаргоне, диалекте и т.д. произведение не может стать общенациональным художественным достоянием.

В повести «Один день Ивана Денисовича» диалектная и жаргонная лексика играет традиционную роль наиболее ярких стилистических речевых средств. Количественная соразмерность этой лексики с лексикой литературной достаточно наглядна в пользу последней. Правда, только количественное преобладание еще ничего не говорит о месте в повести литературной лексики, так как она нейтральна и, следовательно, мало заметна по сравнению с «окрашенными» внелитературными словами. Но если мы просто еще раз обратим взгляд читателя на любой взятый наугад отрывок из повести, то увидим, что вовсе не только какими-то необычайными словарными «экзотизмами» создает автор выразительную речь героя и его окружения, а главным образом умело используемыми средствами общелитературной лексики, наслаивающейся, как мы уже говорили, на разговорно-просторечную синтаксическую структуру:

«Из рыбки мелкой попадались все больше кости, мясо с костей сварилось, развалилось, только на голове и на хвосте держалось. На хрупкой сетке рыбкиного скелета не оставив ни чешуйки, ни мясинки, Шухов еще мял зубами, высасывал скелет – и выплевывал на стол. В любой рыбе он ел все, хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываливались и плавали в миске отдельно – большие, рыбьи глаза – не ел. Над ним за то смеялись».

Или: «Снуют зэки во все концы! Одно время начальник лагеря еще такой приказ издал: никаким заключенным в одиночку по зоне не ходить. А куда можно – вести всю бригаду одним строем. А куда всей бригаде сразу никак не надо – скажем, в санчасть или в уборную, – то сколачивать группы по четыре-пять человек, и старшего из них назначать, и чтоб вел своих строем туда, а там дожидался, и назад – тоже строем».

Убийственный сарказм этого последнего отрывка, например, обостряется именно подчеркнутой нейтральностью словесного подбора, еще более «остраняющей» бессмысленность и тупость изображаемых лагерных порядков. Новый просторечно-«боевой» фразеологизм «сколачивать группы» лишь усугубляет обыденную «деловитость» сделанного как бы мимоходом пояснения.

В третьем, четвертом и т.д. взятом нами отрывке – аналогичное явление: нелитературные слова не определяют общего лексического состава повести.

<Диалектные и просторечные формы в языке повести>

Второй пласт лексики, очень важный для Солженицына, – это лексика диалектная. Сделав центральным героем своей повести крестьянина и «перепоручив» ему авторскую функцию, Солженицын сумел создать на редкость выразительную и нешаблонную диалектную характеристику его речи, категорически исключившую для всей современной литературы эффективность возврата к затасканному репертуару «народных» речевых примет, кочующих из произведения в произведение (типа апосля, надысь, милок, глянь-кось и т.п.).

В большей своей части эта диалектная характеристика формируется даже не за собственно лексический счет (халабуда, наледь, гунявый, ухайдакаться), а за счет словообразования: укрывище, недотыка, наскорях, удоволенный, смогать, обневолю. Такой путь приобщения диалектизмов к художественной речевой сфере обычно вызывает у критики заслуженно одобрительную оценку, так как он обновляет привычные ассоциативные связи слова и образа .

В этом же ключе лежит использование и не специфически диалектной, а вообще просторечной лексики. В речи современного крестьянства та и другая практически неотделимы друг от друга. И восходят ли такие, предположим, слова, как духовитый, хреновый, подхватиться, самодумка и другие, к какому-нибудь определенному говору и именно потому употреблены или же они воспринимаются в общепросторечных своих качествах – для речевой характеристики Ивана Денисовича совершенно не важно. Важно то, что с помощью и первых, и вторых речь героя получает нужную эмоционально-стилистическую окраску. Мы слышим живую, свободную от легко приобретаемого в недавние времена на различных сомнительных поприщах стандарта, щедрую на юмор, наблюдательную народную речь. Солженицын ее очень хорошо знает и чутко улавливает в ней малейшие новые оттенки. Интересно, например, в этом смысле употребление Шуховым глагола страховать в одном из новых (производственно-спортивных) значений – предохранять, обеспечивать безопасность действия: «Шухов... одной рукой поспешно, благодарно брал недокурок, а второю страховал снизу, чтоб не обронить». Или же стяженное употребление одного из значений глагола состоять, которое могло войти в народную речь только в наше время: «Привез кто-то с войны трафаретки, и с тех пор пошло, пошло, и все больше таких красителей набирается: нигде не состоят, нигде не работают...».

Знание народной речи дало писателю и нелегкий жизненный опыт, и, без всякого сомнения, активный профессиональный интерес, побудивший его не только наблюдать, но и специально изучать русский язык.

Как показало сопоставление основного круга внелитературной лексики, использованной в повести, с данными «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля, Солженицын, стремясь прежде всего к достоверности словесного отбора, выверял по словарю каждое слово, заимствованное не из своего собственного, личного словарного запаса, а извне. Причем цель, с какой Солженицын изучал словарь Даля , была именно проверить действительное существование услышанного слова, его значение, а не выискать слово «почудней». Об этом убедительно говорит тот факт, что диалектная и обиходно-просторечная лексика у Солженицына, как правило, не идентична соответственным словам у Даля, а лишь сходна с ними. Например, доболтки, зяблый, захрясток – в повести; доболтка (только в ед. ч.), зябливый, захрястье – у Даля.

Может быть, как раз потому, что элементы народной речи даны Солженицыным нешаблонно, некоторым читателям (закалившимся на словесных штампах, бойко рисующих разбитных «дедов» и отсталых старушек) его авторская манера представляется «излишне стилизованной». Дело же заключается только в желании или нежелании признать за писателем право на самобытность в истинном смысле этого слова.

<Использование тюремного жаргона>

Еще одним из лексических пластов, на совокупности которых строится речевой костяк повести, являются отдельные слова и обороты (очень немногочисленные – около 40 слов) тюремного жаргона. Солженицын употребляет их исключительно тактично, с чувством «соразмерности и сообразности».

Полное отсутствие этих слов в повести заразило бы ее одной из тех мелких неправд, которые в конце концов образуют большую неправду, на корню подрывающую художественное доверие к литературному произведению. Возможно ли изображать лагерь, не употребляя лагерных выражений, тем более что рассказывает о лагере сам лагерник? Возможно ли в самом деле заменить, как предлагает один из московских читателей , режущие слух стыдливым блюстителям нравственности «блатные» слова другими – «приличными»?

Если встать на этот сомнительный путь, то вместо слова параша придется написать нечто типа туалетная бочка; вместо падлы – тоже что-нибудь «безукоризненно нежное», например, дурные люди. В последнем случае речь надзирателя будет выглядеть так: «Ничего, дурные люди, делать не умеют и не хотят. Хлеба того не стоят, что им дают»...

Тех, кому подобный текст покажется очень «красивым», вряд ли волнуют подлинность и жизненность художественного повествования.

Но даже если мы отбросим эти нарочно взятые крайности и подставим не жеманные выражения, а «средние», нейтральные слова (например, вместо пары шмон – шмонять возьмем пару обыск – обыскивать ), даст ли это полноценный художественный результат? Конечно, нет, и не только потому, что утратится «локальный колорит». Ведь между «шмоном» и «обыском» – пропасть неизмеримо бoльшая, чем обычное стилистическое различие. Шмон – это не просто обыск, малоприятная, но имеющая все же какие-то логические основания процедура. Шмон – это узаконенное издевательство, мучительное и нравственно, и физически:

«Поздней осенью, уж земля стуженая, им все кричали:

– Снять ботинки, мехзавод! Взять ботинки в руки!

Так босиком и шмоняли. А и теперь, мороз, не мороз, ткнут по выбору:

– А ну-ка, сними правый валенок! А ты – левый сними! Снимет валенок зэк и должен, на одной ноге пока прыгая, тот валенок опрокинуть и портянкой потрясти...».

Вот что такое «шмон». И едва ли какая-либо замена окажется здесь удачной, не говоря уже о том, что для нее нет вообще никаких логических оснований. Доводы же, которые выдвигают сторонники такой «замены», признать обоснованными нельзя.

Один из доводов – это критерий «понятности». «Тюремные слова непонятны, их никто не знает», – говорят некоторые читатели. Но это не так. Во-первых, потому, что многие слова (или, вернее, значения слов), жаргонные искони, широко известны и часто используются далеко за пределами тюремных стен и лагерных ворот (стучать в значении ‘доносить’, смываться, доходить – доходяга, заначить, темнить и др.). Лексику, принадлежащую собственно тюремному жаргону, не всегда можно отделить от общей вульгарно-просторечной речевой стихии, так как та и другая подвижны и находятся в состоянии постоянного взаимопополнения.

Во-вторых, отдельные слова тюремного жаргона автор комментирует, иногда в тексте, иногда прямой сноской (кум, бур). Смысл некоторых из них с достаточной ясностью раскрывается самим контекстом, без специальных пояснений. В частности, это касается и аббревиатур (гулаг, зэк). Сложносокращенные и просто сокращенные слова понятны безусловно – начкар, опер. Очень прозрачна и тюремная фразеология – качать права, совать на лапу, травить бдительность, от звонка до звонка.

В-третьих, неясно, на какого читателя должен ориентироваться автор произведения, чтобы быть уверенным в том, что все употребленные им слова известны каждому, кто захочет прочесть его книгу.

Читатели бывают разные, с разной культурой и опытом, с разным индивидуальным словарным запасом. И увеличение этого словарного запаса после знакомства с очередным произведением художественной литературы, несомненно, окажется только полезным, поскольку все-таки не «все то вздор, чего не знает Митрофанушка».

Второй довод, следуя которому надо очистить повесть от тюремных и вообще от вульгарных, иногда прямо ругательных слов, содержит ложно понятый критерий «нравственности» . Здесь речь идет не о малоизвестных, а, наоборот, об очень хорошо всем известных словах, осведомленность в которых считается необходимым скрывать. И протест против их художественно оправданного употребления в повести связан не с чем иным, как с ханжескими представлениями о том, что «искусство существует не для осмысливания жизни, не для расширения взглядов, а для обезьяньего подражания» 10 .

Настоящее искусство – это прежде всего правда. Правда в большом и малом. Правда в деталях. В этом смысле для языка художественного произведения нет никаких псевдоэтических норм, нет фарисейских правил, что можно и чего нельзя. Все зависит от того, зачем употребляется в литературе то или иное речевое средство.

Рецидивом самого мрачного догматизма явилось бы сейчас утверждение, что литература вообще не должна изображать отрицательные стороны нашей действительности. А если должна, то, естественно, такими художественными приемами, которые вызваны к жизни требованиями эстетически осмысленной типизации.

Таким образом, пока существует тюремный жаргон (а он умрет сам собой, когда исчезнут преступления и тюрьмы), одинаково бесполезно и закрывать глаза на его реальное существование, и возражать против его использования в реалистической художественной литературе.

В повести «Один день Ивана Денисовича» есть и тот (представляющий несколько иную словесную категорию, чем уже названные) лексический круг, которым всегда бывает отмечено произведение мастера. Это – индивидуальное словоупотребление и словообразование. У Солженицына оно больше всего характеризуется полным и совершенно естественным совпадением со структурными и выразительными свойствами народной речи, лежащей в основе его стилистики. Благодаря этим качествам словотворчество Солженицына совсем не воспринимается как инородная струя в общем потоке очень тонко дифференцированных – но при этом взаимно друг друга дополняющих и именно тем создающих картину исключительной достоверности изображения – средств общенародного языка.

Ни в одном конкретном случае мы не можем с уверенностью сказать, что перед нами слова, которые автор повести «взял да и придумал». Больше того, вряд ли сам автор решился бы точно определить границу между созданным и воспроизведенным, настолько близка ему и органична для него та речевая среда, которую он изображает и членом (а следовательно, в какой-то мере и творцом) которой он является. Поэтому особенности «собственно солженицынских» и «несобственно солженицынских», но им отобранных слов одинаковы. Это обновленный состав слова, во много раз увеличивающий его эмоциональную значимость, выразительную энергию, свежесть его узнавания. Даже один пример – недокурок (вместо привычного окурок ) – говорит обо всем этом сразу и очень явственно.

Такова же функция необычайно динамичных, показывающих сразу целый комплекс оттенков, в которых и проявляется самый характер действия (темп, ритм, степень интенсивности, психологическая окраска) глагольных образований, например: обоспеть (всюду ловко успеть), додолбать, вычуивать, пронырнуть, ссунуть (с лица тряпочку), сумутиться (суетиться), засавывать. Ими, как и другими «обновленными» словами и значениями слов, достигается живой контакт с текстом, имитирующий непосредственность физического ощущения. Вот несколько примеров.

Зримый и осязаемый образ «уюта» арестантской столовой, сконцентрированный в одном слове: косточки рыбьи из баланды выплевывают прямо на стол, а потом, когда целая гора наберется, смахивают, и они «дохрястывают на полу».

Высшая степень эмоциональной насыщенности слова, в котором, как в едином порыве смутной надежды и тоски, выражает себя сразу весь лагерный народ: очень ждут бурана. В буран не выводят на работу. « – Эх, буранов давно нет! – вздохнул краснолицый латыш Кильгас. – За всю зиму – ни бурана! Что за зима?!

– Да... буранов... буранов... – перевздохнула бригада».

Наиболее категоричная и экономная характеристика степени питательности лагерного рациона: «каша безжирная », где ни нейтральный словообразовательный синоним («нежирная»), ни синонимичная грамматическая конструкция («без жира») не покроют полностью выразительного смысла этого слова.

Очень точно выраженная смесь ненависти и фамильярного презрения в наименовании дежурного надзирателя: дежурняк.

Неожиданной экспрессией оборачиваются:

1) использование забытого исходного значения слова (например, тленный ‘гниющий, гнилой’), которое сейчас малоупотребительно и во всех других своих значениях: «разварки тленной мелкой рыбешки»;

2) просто необычное для данной контекстной ситуации словоупотребление: «до обеда – пять часов. Протяжно ». То же самое – в чудесном образе «ботинки с простором»;

3) неупотребительные формы слов, например, деепричастия ждя, пролья, которые расширяют диапазон сопоставительных возможностей называемых ими побочных действий с основными действиями: «Фу-у! – выбился Шухов в столовую. И не ждя, пока Павло ему скажет, – за подносами, подносы свободные искать». Здесь это ждя цементирует всю фразу, выстраивая действия Шухова в один временной ряд и подчеркивая их стремительность в ответственный момент: с боем прорваться в столовую, сразу сориентироваться и, хоть надо бы для порядка помбригадира сначала спросить, нестись за подносами, добывая их в схватках с зэками из других бригад.

<Заключение. О сложности и простоте>

Здесь названы лишь некоторые формы проявления своеобразной интерпретации автором словотворческого процесса. Остальные из них должны быть впоследствии изучены более детально.

Также необходимо в дальнейшем обратиться и к наиболее традиционной части анализа языка художественного произведения – к наблюдению над специальными образно-метафорическими речевыми средствами, которыми пользуется писатель.

Метафорический строй повести Солженицына во многих отношениях интересен: и действенным применением исключительности словесного образа, бытующего в среде (бушлат деревянный – гроб), и грубовато-юмористическим ассоциированием, лежащим в основе авторского тропа (намордник дорожный – тряпочка, надеваемая на лицо для защиты от ветра), особенно характерного в метонимических находках («И понял Шухов, что ничего не сэкономил: засосало его сейчас ту пайку съесть в тепле »), и многим другим.

Но общая стилистическая направленность произведения определяется как раз крайней скупостью автора на использование переносно-фигуральных свойств слова. Его ставка в достижении высшей художественной цели – это, как мы могли увидеть, ставка на обратное явление – на образную весомость первоначального, прямого значения слова во всей его простоте и обыденности.

Таким образом, сложность языка повести «Один день Ивана Денисовича» – сложность мнимая. Язык повести прост. Но прост той отточенной и выверенной простотой, которая действительно может быть только результатом сложности – неизбежной сложности писательского труда, если этот труд честен, смел и свободен.

Не случайно поэтому спокойную и горькую квинтэссенцию всего того, что говорит нам Иван Денисович, автор заключает не в специальные, архитектонически многосоставные отступления, а в уникальные по своей емкой немногословности и прямолинейному аскетизму заметки, сделанные как бы вскользь:

«Работа – она как палка, конца в ней два: для людей делаешь – качество дай, для дурака делаешь – дай показуху»; «Вроде не обидно никому, всем ведь поровну... А разобраться – пять дней работаем, а четыре едим»; «Сколь раз Шухов замечал: дни в лагере катятся – не оглянешься. А срок сам – ничуть не идет, не убавляется его вовсе»; «Закон – он выворотной. Кончится десятка – скажут, на тебе еще одну. Или в ссылку»; «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов – три лишних дня набавлялось».

Сосредоточенный в этих замечаниях лаконичный итог невеселых размышлений героя – стилистический ключ ко всей повести, помогающий читателю открыть ее точную правдивость и неповторимую выразительность, которые не терпят в литературе никаких языковых компромиссов.

Т.Мотылева . В спорах о романе. «Новый мир», 1963, № 11, с. 225.

Например, как Шухов ужинает («с той и с другой миски жижицу горячую отпив...») или как тряпочку (намордник дорожный) надевает и т.д.

Композиционный принцип повести: намеренная бессюжетность; строго последовательное во времени, равномерное в тщательной детализации разнохарактерных явлений описание событий одного дня, трагедийный масштаб которых разрастается в сознании читателя, как организм чудовищного насекомого под сильным микроскопом. Не будь этой безжалостной, как свидетельское показание, строгости в воспроизведении мельчайших бытовых и психологических подробностей лагерной жизни, не будь обусловленной ею абсолютной художественной точности языкового прицела – не было бы в повести и «своего» поворота идеи при изображении: неброского, будничного мужества народа, который хотел жить, когда естественнее было хотеть умереть; его суровой и мудрой чистоты, внутренне всегда противостоящей беззакониям разнузданной власти; его скрытой духовной силы, позволяющей человеку оставаться человеком в условиях нечеловеческих; одним словом, не было бы настоящей, жестокой правды, тем более страшной, чем проще и сдержанней она изображена.

См.: В.В. Виноградов . О художественной прозе. М.–Л., 1930, с. 50.

«Формы... “внелитературного” речеведения в художественной литературе... всегда имеют за собой, как второй план построения, смысловую систему “общелитературного” языка данной эпохи». (Там же.)

Ср., например, восторженный комментарий И.Гуро к таким словам, как шлепоток, пригревные полянки, первенькая черемуха в прозе С.Сартакова («Лит. Россия», 27 декабря 1963 г.).

В его письме, как и еще в нескольких письмах, полученных Институтом русского языка АН СССР, выражается недовольство нравственной и эстетической «неразборчивостью» Солженицына. При этом в списке слов, которые рекомендуется изгнать из повести, чтобы «получилась хорошая вещь», в одном ряду находятся: укрывище, удоволенный, падло, зэк и др.

«...Третья болезнь, от которой пытаются вылечить русский язык всевозможные лекари и целители, – такая же мнимая, как и первые две.

Я говорю о засорении речи якобы непристойными грубостями, которые внушают такой суеверный, я сказал бы, мистический страх многим ревнителям чистоты языка.

Страх этот совершенно напрасен, ибо наша литература – одна из самых целомудренных в мире. Глубокая серьезность задач, которые ставит она перед собою, исключает всякие легковесные, фривольные темы...

Но одно дело – целомудрие, а другое – чистоплюйство и чопорность» (К.И. Чуковский . Живой как жизнь. М., 1963, с. 105–106).

Л.Лиходеев . Клешня. «Юность», 1964, № 1.